Азовский

– От дяди Гришая не убежишь. От дяди Гришая даже фриц не сумел убежать. Дядя Гришай вас всех видит насквозь. Он всех вас выведет на чистую воду. Спускайся, гитлерюрген проклятый, спускайся, фашист недорезанный, сейчас мы с тобой потолкуем за советскую власть!

Внизу засветился небольшой огонек, противно запахло махоркой и перегаром портвейна.

– Не слезу, – прошептал я чуть слышно, но стены мрачного подземелья усилили мой шепот до грохота оружейного залпа.

– Ах, не слезешь, – закричал дядя Гришай, – ну что же, пеняй не себя! – И он запустил в меня огромной вонючей костью.

Кость разорвалась рядом со мной, словно авиационная бомба, и это вернуло меня к действительности. Еще пара таких костей, подумал я, и мне уже никто не поможет. Я составлю кампанию лежащему внизу первому правительству Крыма. Выбора у меня не было, я приготовился к самому худшему, вздохнул, и начал покорно спускаться. Мне мерещились разные ужасы, вроде отстегнутой деревянной ноги, которой бывший партизанский разведчик убивает меня в этом страшном сыром подвале и зарывает среди ржавых мокрых костей. Но я в очередной раз недооценил бравого ветерана. Все было гораздо прозаичней и даже, если честно, обидно. Потому что, когда я, дрожа от страха и неприятных предчувствий, предстал наконец-то перед своим неутомимым преследователем, то увидел вместо разгневанного лика народного мстителя нежный, полный умиления взгляд.

– Гони, малец, все деньги, что имеешь в карманах, – тихо и нежно пропел дядя Гришай, совершенно забыв о недавних угрозах и задумчиво запуская свою крабью клешню в мои стоящие дыбом волосы. – Гони, миленький, все до копейки, не мучь старого советского ветерана. Советскому ветерану еще с утра очень нужно опохмелиться.

Я выгреб ему все, что было в наличности, и, открыв от изумления рот, глядел на исчезающую в проеме люка потертую деревянную ногу дяди Гришая. «Хватит на шесть стаканов!» – донеслось до меня его довольное бормотание. Я подумал, что точно так же, очевидно, дядя Гришай обращался с пленными немецкими генералами. Он никого из них не убил, никого не поставил к стенке, и все его страшные подвиги были ничем иным, как обыкновенным бахвальством. Он просто нас всех пугал. Пугал потому, что мы сами хотели этого. Я понял, что, несмотря на свою кажущуюся суровость, это был человек нежного и мягкого сердца. За свою жизнь наверняка он не обидел и мухи. Я хотел окликнуть его и попросить немного посидеть со мной на костях. Здесь было так уютно, совсем не страшно, и очень хорошо о многом мечталось. Я хотел спросить у дяди Гришая совета по некоторым проблемам, занимающим меня последнее время. Я хотел расспросить его, к примеру, о том, не мучается ли он воспоминаниями прошедшей войны, не просыпается ли с ужасом по ночам и не от страха ли пьет свой вонючий дешевый портвейн? Это было для меня очень важно, но, к сожалению, дядя Гришай не захотел быть моим собеседником. Портвейн оказался для него намного дороже задушевной беседы. К несчастью, шести стаканов хватило ему всего лишь на месяц. Он коварно предал меня, явившись неделю назад прямо в учительскую, стуча по паркету деревянной ногой и противно дымя своей неизменной вонючей цигаркой. Я не знаю, что он там им говорил, ему, наверное, просто сильно хотелось опохмелиться, а зла на меня он, конечно же, не держал. Но учителя наши в это, понятно, врубаться не стали. Кнопка так вообще подпрыгнула до самого потолка, а Маркова с Весной были на седьмом небе от счастья, они поняли, что смогут теперь по-настоящему со мной расквитаться. Что касается дяди Гришая, то он, не получив, естественно, за донос свой полагающегося гонорара, ужасно раскричался в учительской, в сердцах плюнул на пол и обозвал всех фашистскими гитлерюргенами. Для меня, правда, это уже не имело никакого значения.

Я вылез из мрачного склепа в отличном расположении духа, не догадываясь, понятно, о грядущем предательстве дяди Гришая. С удовольствием взирал я на блестящее осеннее море, на группки растекшейся по городу демонстрации, на милицейский воронок с выглядывающим из-за решетки лицом до смерти испуганного Башибулара. Мимо, не замечая меня, прошли родители и сестра.