Aztechs

«Я не это спросил», сказал я. «Есть идеи об их личностях, что могут быть полезны?»

«Я не обращал внимания на личности», ответил Чилдерс.

Я продолжал читать резюме. «Три тура в Гватемалу. Черт, ты, должно быть, любишь эту страну!» И я сардонически ему подмигнул.

Чилдерс стоял молча.

«Ты не слишком занимался телохранительством», сказал я. «Почему сейчас?»

«Мне нужна операция.»

В речи сэмми «операция» означает биоинженерную процедуру для преодоления снижения чувствительности к наркотику.

«Какова чувствительность сейчас?», спросил я.

«На прошлой неделе в яме я убил обезьяну. Можете проверить.»

«Комнатную мартышку? Кинг Конга? Кого?»

«Орангутанга.»

Я не люблю менять лошадей на переправе, но так как моя лошадь мертва, выбора мало, и если наркота подстегнула боевые способности Чилдерса до точки, где он в рукопашную завалил орангутанга, то он может оказаться даже лучшим выбором, чем Креспо. «Олл райт», сказал я. «Запись этой передачи будет нашим контрактом. Я нанимаю тебя на время одного дела. Стандартные условия. Бонус будет определен потом.»

Чилдерс отреагировал лишь кивнув.

«Люди, с которыми тебе работать — команда Креспо. Есть проблемы?»

«Никаких.»

«Окей. Увидимся позже.»

«Не хотите узнать, как умер Креспо?»

Сэмми обычно демонстрируют безразличие к жизни и смерти, поэтому такой вопрос показался противоречащим типажу. Выражение Чилдерса едва менялось во время нашего короткого интервью, но сейчас я мог бы поклясться, что заметил проблеск гнева на мое безразличие. «Предполагаю, наркота», ответил я.

«Ему сломали шею.» Чилдерс поскреб крошечный шеврон на щеке указательным пальцем, размером с кукурузный початок. «Чисто и четко.»

Сэмми убил сэмми, вот как я это понял, потому что единственный, кто способен кеворкировать накаченного наркотой мезоморфного маньяка, вроде Креспо, должен быть другим накаченным мезоморфным маньяком. Но сэмми убивающий сэмми за пределами ямы не слишком обычен, а Креспо был прославленным бойцом в ямах, иконой для своих братков по наркоте. «Есть идеи, кто?», спросил я.

Чилдерс покачал головой и тяжеловесной медлительностью статуи, только что вернувшейся к жизни. «Какой-то опасный засранец.»

«Такой же опасный, как ты?»

«Кто может сказать?»

«Увидимся позже», сказал я и очистил экран.

x x x

Я посасывал текилу, обдумывая возможность нанять еще одного-двух сэмми, но решил, что слишком много амбалов может расшевелить Карбонеллов. Я проверил часы. Семь двадцать две. Скоро время Гваделупы. Я порылся в кармане куртки, выкопал синюю желатиновую капсулу, из тех, что дал папе, и проглотил с глотком пива. Ожидая, пока синяя подействует, я задумался о том, что папа сказал о Гваделупе. Я и не сомневался, что она пользуется мной, чтобы пропихнуть дальше свою карьеру. В стране с миллионом телеканалов она была восходящей звездой и благодаря мне имела доступ к историям, которыми оживляла свое еженедельное шоу, два часа пограничных новостей вперемешку с сексом, большую часть коего изображали ваш покорный слуга и сеньорита Гваделупа Бернал. Я надеялся, что наша связь может развиться за пределы бизнес-содружества, но именно это служило причиной папе верить, что меня дурят. Но в своем ограниченном восприятии жизни, обдуренный или нет, я почти полностью был доволен быть хозяином службы секьюрити и полузнаменитым сонаездником Пограничной Розы.

К восьми я плавал по ярко-голубой волне психотропной любви, о любовь! а моя естественная готовность возросла до уровня пришибленной луной мартышки. Точно в восемь металлическая дверь в центре клуба с грохотом отворилась и жаркое свечение Эль Райо заполнило все тени, вызывая красный отблеск на стойке и сверкая в зеркалах. Потом небольшой сейсмическое содрогание, завеса огня исчезла, и Лупе широким шагом вошла в мексиканскую половину клуба, ее камера семенила возле высоких каблуков — стальная шестилапая помесь ящерицы и жука размеров в чихуахуа, технологическая любезность AZTECHS. Огонь вернулся, взяв ее в раму наподобие Матери Божьей из Гваделупы, она пошла ко мне. Высокая, гибкая, бледная, в белых слаксах и шелковой красной блузке с открытым воротом, расшитой черными розами. Дверь загремела обратно, вернув «Крусадос» к привычному полумраку — но Лупе, казалось, светилась на фоне железа.

Она устроилась на табурете рядом со мной, витки ее духов заскользили вокруг меня. Быстрый влажный поцелуй. Лицо накрашено для выступления. Блестящие ярко-красные губы, глаза с помощью наведенных кисточкой теней трансформированы в крылья темной бабочки; однако я видел иберийскую геометрию широких скул, узкого подбородка и прямого носа. Она наклонилась ко мне и прошептала: «Мы сможем уединиться, бэби? Мне нужна новая запись для врезки при открытии.»