Азы волшебства. Принципы магического взаимодействия с миром

I circle myself with this stick – And take a succor in God’s fealty

Against the sore stitch – And the sore blow

Against ferocious fear

Against mighty misfortune – Which is hateful to everyone.

Я обвожу себя этой палочкой – И черпаю поддержку в верности Богу

Против мучительной боли – И болезненных ударов

Против жестокого страха

Против всесильной неудачи – Ненавистной каждому[50]

В некоторых ритуалах, описание которых можно найти в Греческих магических папирусах, есть формулы, где прямо называются используемые материальные предметы. Например: «Вино, ты вино. Вино, ты не вино. Ты глава Афин»[51]. Ясно, что такое заклинание может быть действенным только тогда, когда человек произносит его над кувшином или другим сосудом с вином. В американской народной традиции худу человек может произносить короткий стих, собирая мешочек моджо[52], однако в этом случае сами предметы обладают силой и заклинание необязательно. Легко представить, что слова соединяются с объектами каким-то жестким образом, хотя, с точки зрения лингвистов и постмодернистов, это не так. Слова условны: это просто цепочки звуков, которыми мы договорились указывать на тот или иной объект или идею, хотя они сами не являются этим объектом или идеей. Но в магии все иначе: она устанавливает связь между словом и идеей.

Некоторые люди считают, что этот основополагающий принцип магического мышления иррационален по своей сути[53]. Они говорят, что идентифицировать слово с вещью, которую оно называет, – значит исказить карту территории, и в этом я с ними согласен. Однако в магии мы выходим за пределы обычного применения слов, которое лингвисты называют пропозициональным, и переходим к перформативному использованию языка. В перформативном употреблении слова, которые обозначают определенные вещи, и есть эти самые вещи. Как говорит Дж. Л. Остин, «когда я говорю „согласен“, я не сообщаю о браке. Я вступаю в него»[54]. Фраза «Я приговариваю вас к жизни» – это и есть официально оглашенный приговор. Эти слова не указывают ни на что, что не является ими, поскольку они представляют собой нечто вроде магического акта, в котором высказывание становится фактом действительности, будучи просто произнесенным. Следовательно, если магическое мышление, привязывающее слова к обозначаемым ими объектам, считать источником суеверий и иррациональности, то большинство наших ритуальных институтов – включая брак, суды и деловые контракты – следует признать суеверными и иррациональными.

Один из способов привыкнуть к магическому использованию языка – упражнение-разговор с неодушевленными предметами. Я иногда говорю с деревьями и скалами, и если не нахожусь там, где может пострадать моя репутация или карьера (скажем, в кампусе), то могу делать это и на людях. Допускаю, что это достаточно сложно – преодолеть чувство неловкости и социальное давление, особенно поначалу, – но именно эти ограничения помогают преодолевать данное упражнение. Оно также привязывает наши слова к миру таким способом, какой мы редко используем в других обстоятельствах. Мы начинаем воспринимать предметы из мира природы или мира нашей повседневной жизни не как «что-то», а как «кого-то». Относиться к миру как к «кому-то», а не как к «чему-то» – значит воспринимать его не как объект речи, от которого мы отдалены, а как субъект речи и ее объект одновременно. Мы можем разговаривать с объектом об этом объекте так же, как можем обсуждать наши истинные чувства с другом. Как ни странно, открываясь деревьям и камням, мы учимся воспринимать своих друзей, семью и даже незнакомых людей как «кого-то», а не как «что-то»[55]. А может быть, это не так уж и странно: что, кроме второстепенных признаков, отличает дух камня от духа дерева, а этих духов – от духа вашего друга? Может, что-то и отличает: каждый из них способен научить нас чему-то своему, одни духи живут быстрее и переживают больше за более короткое время. Но было бы глупо игнорировать одного духа и при этом надеяться быть открытым для другого.