Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)

— Мне одна богатая дама говорила. Одна богатая дама. Знаете, кто на ладан дышит? Книделька на ладан дышит, Книделька на ладан дышит, все из-за бабской работы, все по бабским делам… Ну-ну-ну, и нечего над другими смеяться, нечего над другими смеяться… Ну я ей зла не желаю, потому что это великий грех, великий грех кому-нибудь смерти, болезни желать. А теперь у нее рак, умирает, а когда мой Збышек в очереди стоял, масло купить в магазине, то она спросила его: «А мама обедом кормит? А мама обедом кормит? Ты такой худой, мама обедом кормит? А ходят к маме дяди? Мама с дядями спит? А то мне тут одна богатая дама сказала, что мама с дядями спит». И такие начала разговоры разговаривать, что я, дескать, страшно любила концы брать в рот, что я страшно любила концы и что я страшно любила играть, что я страшно любила кувыркаться и что я концы в рот брала.

Подали кофе.

Вы знаете, что это такое? Если бы я в суд на нее подала, то большое наказание за такие слова бывает, что кто-то такие вещи делает, вот! Одна богатая дама говорила, что большое наказание за такое. Ну что, мол, в рот, что я брала, ну большое наказание за такое!

Я сделал глоток, помешал пластмассовой палочкой, которая от кипятка выгнулась грустным хуечком. А не знаете, мамаша, нет ли здесь поблизости какого домика, где можно было бы переночевать? И тут голос подает Гоплана из-за барной стойки. Но как-то так исподтишка, посмеиваясь злорадно, слегка иронично: а вы бы, Марыхна, пригласили к себе, к сыну… У ее сына здесь и дом, и мастерская: вулканизация-балансировка, производство садовых гномов и прочий интерес, более прибыльный… И меняет в магнитофоне кассету на «Белые розы», чуть себе ногти не поломала. Резво диско-поло летит в пространство, пропитанное запахами пирожков и борща. Одна богатая дама говорила, что незнакомца в дом введешь — большое наказание за то будет. А вам Марыся еще за то заплатит! Тут Гоплана встала по стойке смирно, потому что дверь открылась и внутрь ввалилась куча мокрых куриц. В смысле немецких пенсионеров, таких, что если на что-то здесь и смогут напасть, то только на Крушвицу [67], и если возьмут кого под прицел, то только под прицел фотообъектива.

*

МОЛИТВА НЕЗАМУЖНЕЙ ЖЕНЩИНЫ, ДОВОЛЬНОЙ СВОЕЮ СУДЬБОЙ

(Из молитвенника старой преподавательницы польского)

Боже мой! В том положении, которое мир считает для женщины унизительным и которое, как правило, очень печально, за сколько же счастья я должна поблагодарить Тебя, о Господи. Ты дал мне это счастье не через руки людей, но Сам от Себя милостью Своей меня одарил. Ты не сделал меня жрицей огня, возле которого я как подруга другой жизни стояла бы, но собственный огонь развести мне позволил. Ты не призвал меня в матери семейства, но все ее работы и все ее утехи подарил мне. Ты не возжелал, чтобы рука такого же, как и я, смертного стала мне опорой, но Сам Свою руку дал мне и собственными силами мне, слабой, несовершенной и трепещущей от страха, идти велел. И вот я иду, о Господи!

3

И вот я иду, а точнее, мы идем, старуха ведет. Приблизительно в направлении стрелки «вулканизация-балансировка», то есть дорогой через лес. Страшно, Саша, ибо я уже в последние часы понял, что есть правда и в картах, и в приметах, и Розальки [68]в печи — тоже правда. Так оно и вышло. Она вдруг в этом лесу задирает юбку, и ту, что под ней, и ту, что под этой. Короче, все позадирала, присела на корточки и писает, а чтобы не глазели на нее, отмахивается веником из веток, что посрывала. А сама уже раза три рассматривала меня, какой, мол, я паныч молодой да ладный, какие манеры у меня да какой вкус утонченный. Даже пришлось одернуть ее: ты бы, мамаша, уважила седой волос паломника, на коленях в Лихень с постом и покаянием идущего!