Б/У или любовь сумасшедших

— Мэй би. Просто я плачу, вспоминая нашу недолгую лав стори. Это было совершенно невыносимо. Совершенно. Он мог трудиться два часа без перерыва на обед, как эти штуковины на нефтяных скважинах. Вверх — вниз, вверх — вниз, да еще время засекал, я видела. Сухостой — это…

«Нет, это уже черт знает что! Не лаборатория, «На дне» какое-то…»

— …Тащилась от него домой, как змея по пачке дуста.

— Наташа! Что за речи! У тебя папа доктор наук, мама — кандидат, книжки хорошие читала небось. Лиза Калитина, Наташа Ростова, образ русской женщины…

— Я читала только «Муму», и то не помню, кто кого под поезд бросил.

Возникла из-за приборов. И когда только успевает с утра так отполироваться! Волосы сияют, губы блестят, ногти переливаются, загорелое лицо чуть лоснится, брови как приклеенные… что еще?..

— Ой, а я и не знала, что вы здесь, Ирина Федоровна, я бы с купюрами. Может, вам кофейку сварганить, а?

— Кофейку не надо, а вот позвони-ка этому белорусу-технику. Глядишь, поможет, замучали помехи.

Монитор на всякий случай выключила. «Это надо беречь от постороннего глаза, как краденого коня».

— Инициатива наказуема, вот сейчас не только позвоню, не поленюсь сбегать…

— По дороге забеги к Ухтомскому, попроси в долг МПВ, ты сегодня в форме. — Это Саша о своем.

— Фиг тебе, хочешь, чтоб золотая рыбка у тебя на посылках…

— Не плюй в колодец, вылетит — не поймаешь.

Когда Наталья ушла, Ирина снова включила компьютер и замерла. Картинка! Какая-то улица. Старые заводские здания, бетонные заборы. Расстояние между ними все сужается. Видно ясно, и никаких помех. Не надо белоруса! Белорус все испортит. Сейчас бетонные плиты сомкнутся! Узкая щель, и за ней сразу комната. Грязная, голая, замазанное белым окно. На лавке, бесстыдно раскорячившись, — толстая немолодая баба. Голова запрокинута над краем лавки. Свисают жидкие волосы.

— А помыться можно? — Голос мужчины.

Чей это голос? Ирина почувствовала, как обдало жаром. Мощнейший выброс адреналина.

— Девушка, баня работает? Помыться можно?

— А все можно, — ответил хриплый протяжный голос. Ответила баба, не разжимая губ.

Огромные, похожие на дыни, груди. Закатившиеся глаза, белесые брови, рыжие пряди.

— Давай, давай… повторяй за мной, что я делаю? Отвечай! Что…

Помехи, ровное гудение, изображение перекосилось, какие-то разноцветные клинья, но она видела, узнавала в них картинку соития…

— А вот и ваш спаситель! — сказала Наталья голосом экскурсовода.

Ирина успела выключить компьютер и подняться навстречу бледнолицему Мите, глядящему блеклыми голубыми глазами с привычной тоской: «Ну что там у вас? Вы же знаете, что я работаю здесь за гроши только потому, что в соседнем корпусе лежит моя несчастная жена и никто из вас, дармоедов, не понимает, что с ней».

— Консилиум был? — спросила Ирина, усаживаясь в кресло и жестом предлагая Мите занять другое.

Митя присел на краешек.

— Был.

— Ну и что?

— Повезут к Коновалову, сказали. Ну и фамилия!

— А это нормально, — Саша выключил паяльник, потянулся сладко, — это даже хорошо, такая фамилия, потому что означает, что даже его далекие предки были эскулапами. Теория наследования гена профессии.

— Хлебом нас не корми, только дай теорию подогнать.

Саша вольготно расположился в кресле, протянул газету.

— Вот, гляньте на эту фотографию.

Половину полосы занимала фотография мужчины в черных очках, в костюме десантника, с автоматом на груди.

— Кто это?

— Наемник. Ландскнехт двадцатого века. В Америке их зовут «дикие гуси».

— Он что — американец?

— Зачем? Наш. Воевал в Афгане, во Вьетнаме, в Никарагуа и далее везде, где у нашей державы был интерес.

— Ну и что?

— Как вы полагаете, какова у него фамилия?

— По вашей теории, либо Мертвецов, либо Душегубов.

— Ну зачем же так резко. Резников. От — «резать».

— Ну, сколько других Резниковых…

— Погодите. Помните чемпиона мира по бегу Борзова, а по фехтованию — Сабельникова, а начальника одного из управлений Минздрава — Живодерова, не говоря уже о татарских корнях всех Баскаковых, Толмачевых и т. д. и т. п.

— А фамилия Раскуров что означает?

— Надо подумать. Но по первому впечатлению что-то недоброкачественное. Пьянь или шпана.

Сказал неожиданно злобно, и Ирина вспомнила, как единственный раз привела Кольчеца на какой-то служебный междусобойчик. Сто лет назад. Кольчец распустил павлиний хвост и трещал не умолкая, никому слова вставить не давал. Запомнились завистливые восторги сослуживиц и темный неподвижный взгляд Саши из угла, где молча просидел весь вечер.

— А у моей Ленки девичья фамилия Каженова, ну и что это значит? — тихо спросил Митя.

— Каженова, это… — Саша осекся, — Каженова… она белоруска?

— Не, по соседству, из Щорса, украинка. Ирина Федоровна, может, ее облучило, она ведь у родителей была, а до Чернобыля меньше сотни, может, облучение это? — тоскливо спросил Митя.

— Я говорила с Дубовым, он сказал, что по его части все нормально, — повторила Ирина уже в который раз. — Мне тоже кажется, что в нейрохирургию ее надо.

— А звали зачем?

— Да так… помехи какие-то были, сейчас нет.