Она побродила по огромному «Блюминдейлу», потом по менее огромному «Буллоку», потом по гигантскому «Сирсу»[39], купила роскошные черные французские чулки за тридцать долларов (безумие!), духи «Эсте Лаудер», юбку в стиле «кантри» и зачем-то дешевый зонтик за четыре доллара. Зонтик понравился оттого, что был синим в белый горошек, точно такой же оставила в Москве.
Через три часа она стояла на знакомом уже месте перед сбором кампуса университета «Дюк». Кен опаздывал. Начал накрапывать дождь. Зонтик оказался кстати. Она раскрыла зонтик и пошла по парку к университетской стоянке. У самой стоянки вынырнул откуда-то из боковой аллеи-дороги автобус. Над лобовым стеклом надпись: «Чеппел-Хилл». Она села в автобус.
Черный водитель ушел в стеклянную будку и из автомата налил в бумажный стаканчик кофе. У него был перерыв на конечной остановке.
Потом в автобус сели парень с девушкой и постная, худая, с прямыми, коротко подстриженными волосами дама. Дождь усиливался. Водитель выскочил из будки и, согнувшись, подбежал к автобусу.
Двери бесшумно закрылись. Впереди был Чеппел-Хилл, где ее не ждал мистер Тренч и, может быть, ждало портмоне в дупле имени Дубровского.
Она уже привыкла к пустынности улиц американских городов, но Чеппел-Хилл показался декорацией фильма о ядерной войне. После нейтронной бомбы все остается на месте целехоньким, а людей нет. Нет людей, люди исчезли. В редких домах светились окна. Она шла по одинаковым улицам, вглядываясь в белые, розовые, кремовые дома, и не узнавала дома мистера Тренча. Снова цвели магнолии и «собачье» дерево, значит, прошел год, или два, или…
Она узнает сколько — на аэродроме, узнает в какую сторону ее отправляли путешествовать, а пока — найти дом Тренча. Она подъезжала к нему на машине, помнится, мелькнуло что-то поэтическое: «Лебединое озеро» или «Ласточкино гнездо» — надпись-указатель.
Ее давно уже хватились и наверняка бросятся на поиски, поэтому шире шаг. Еще одна улица, и еще одна… Высокие сосны, запах магнолий, любимые птицы штата — красные «кардиналы» — сонно перекликаются в ветвях любимого «штатного» «собачьего» дерева. Часы на башне «Святой периферии» пробили восемь ударов, значит, кампус близко, и Тренч говорил, что до кампуса пять минут ходьбы. Ищи, ищи! Святой Томас Вулф', столько раз спасавший от отчаяния и одиночества в Москве, помоги мне: направь стопы мои по верному пути, не отверни лица своего! Я не хочу возвращаться в заведение повышенной секретности, где по ночам роются в моих мозгах, как бомжи роются в контейнерах с мусором. Я не хочу «путешествовать» туда-сюда, не хочу видеть ягодицы шпионок и ежедневно брать в пробирки их красную коммунистическую кровь. Мне их жалко, хотя живут они в тысячу раз лучше, чем жила моя, всю жизнь проработавшая и всю жизнь простоявшая в очередях, мать, верившая в пришествие коммунизма. Я хочу быть свободной. Святой Томас Вулф, родившийся в этих местах и воспевший их, я полюбила твою страну, вырастившую самых добрых людей в мире. Я никогда не забуду Мюриэл и Дона, приютивших меня, Джеральда и Марджи, остановившихся возле меня на хайвэе, когда испортился «понтиак», забравших к себе на ферму и, пока Джеральд прочищал карбюратор, тихая Марджи кормила знаменитыми гречишными оладьями с кленовым сиропом. Твоя страна сладка, как кленовый сироп, и добродетельна, как гречишные оладьи. «Заведение» — не в счет. В конце концов, они не хотят, чтобы комми чувствовали себя в ней, как дома. Этот Дом для Бога и для тех, кто просыпается в шесть утра и работает сорок два часа в неделю.
На повороте в одну из улиц белела длинная каменная плита. Ирина перешла на другую сторону и прочитала: «Овечий источник». Ну, конечно, она тогда еще подумала «Фуэнте ове-хуна» и еще о том, что добровольно отдает себя на заклание, как агнец. Предчувствие не обмануло. От этого поворота прямо метров двести, потом направо, и справа дом Тренча, белый, с темно-зелеными ставнями, с окнами в мелком переплете, с двумя каменными трубами над крышей с полукруглой лестницей на веранду. Вот он. Калитка закрыта, окна темны. Ирина перелезла через штакетник невысокого забора.