Бабье лето

За ужином, после того как мы быстро утолили голод и весело поговорили, состоялось еще чтение вслух из одной новой тогда книги. Речь там шла большей частью о шелководстве и шелкопрядении, и особый раздел касался того, как этот промысел пришел с самого дальнего Востока в Сирию. Аравию, Египет, Византию, на Пелопоннес, на Сицилию, в Испанию, Италию и Францию. Мой гостеприимец утверждал, что своей тонкостью эти роскошные материи, состоящие из шелка и золота или серебра, своей нежностью ткани, своей мягкостью в сочетании со слабым мерцанием резко отличаются от нынешних с их жесткостью и грубым блеском, а что касается смелости, изящества и богатой фантазии узоров, то тринадцатый и четырнадцатый века гораздо предпочтительнее позднейших времен и особенно нашего. Он, мол, слишком поздно обратил внимание на эту область старины, являющую почти ветвь искусства. Замечательно было бы собрать коллекцию этих материй, но заняться этим он уже не может, потому что это потребовало бы поездок по всей Европе и даже по значительным частям Азии и Африки и было бы не по силам одному человеку. Какие-то объединения или государства могли бы создать такие коллекции для сравнения, для обучения, просто для обогащения самой истории. В богатых монастырях, в ризницах знаменитых церквей, в сокровищницах и других хранилищах королевских дворцов и больших замков можно было бы найти многое, что, будучи собрано в коллекцию, обрело бы язык и смысл. Сколько всего привезено было после крестовых походов в Европу, если даже простые рыцари возвращались с богатой добычей золота и драгоценных материй и не только на церковных празднествах, коронациях, процессиях, но и в обычной жизни появилось больше блеска, чем то было прежде. Какой отсвет должна была бросать эта область и на современную ее расцвету эпоху, когда строились те замечательные церкви, величавые остатки которых восхищают нас и поныне, какие пути открывала она к орнаментике той эпохи в каменотесном искусстве, в резьбе по слоновой кости и по дереву, более того, к зарождению расцветших позднее великих школ живописи на севере и на юге Европы, как, наверное, могла бы она навести даже на мысли о воззрениях народов, об их связях и торговых путях! Ведь это делают и монеты, печати и прочие прикладные вещи. Роланд сказал, что он хочет заняться поисками таких материй.

В тот вечер мы разошлись позднее обычного.

На следующее утро, когда я встал и рассвет уже позволил поглядеть в окно, я увидел, что все покрыто свежим снегом и он все еще падает густыми хлопьями. Ветер немного утих, должно быть, похолодало еще больше.

В тот день мы все вместе совершили довольно большую прогулку. Мы обошли сад, посмотрели, не нужно ли что-нибудь поправить, зашли в теплицы, заглянули на хутор, а вечером читали дальше книгу о шелкопрядении. Снегонад продолжался до сумерек, потом на небе показались просветы.

Как эти два, прошло еще много дней, а мой гостеприимец все не приступал к сообщениям, которые он обещал сделать. Помимо того времени, что каждый проводил у себя за своей работой, мы совершали прогулки по окрестностям, это было тем приятнее, что после ненастных дней по моем прибытии установилась ясная, тихая и холодная погода. Я много времени проводил в обществе моего гостеприимца, наблюдал за ним, когда он кормил своих птиц под окном или когда заботился о пропитании зайцев за пределами своего сада, что было вдвойне необходимо из-за глубоких навалов снега. Ездили мы и на санках, чтобы навестить соседей, что-то обсудить или просто насладиться на ходу чистым воздухом, а однажды я ездил со своим гостеприимцем к мосту, который он должен был осмотреть с работниками, чтобы построить его весной заново, — моего гостеприимца нещадно нагружали общественными обязанностями; несколько раз мы побывали в разных частях лесов, чтобы посмотреть, как идет рубка деревьев, предназначенных для строительства и для обработки в столярной мастерской, а рубить лес полагалось именно в это время года. Побывали мы еще раз и в Ингхофе, посмотрели тамошние теплицы. Управляющий и садовник с готовностью все нам показывали. Хозяин же поместья был со своей семьей в городе.

Однажды мой гостеприимец зашел в мое жилье, что он часто делал, отчасти чтобы навестить меня, отчасти чтобы посмотреть, не испытываю ли я недостатка в чем-то необходимом. Поговорив о том о сем, он сказал:

— Вы знаете, наверное, что я барон фон Ризах.

— Я долго этого не знал, — отвечал я, — но уже довольно давно знаю.

— Вы ни у кого не справлялись?

— После первой ночи, которую я провел в вашем доме, я справился у одного крестьянина, и тот ответил, что вы — асперский управляющий. В тот же день я навел справки и в большем отдалении, но ничего толком не узнал. Позднее я уже не спрашивал.

— А почему не спрашивали?

— Вы мне не назвали себя, из этого я заключил, что вы сочли ненужным сообщать мне свое имя, а из этого я вывел для себя правило не спрашивать вас, а не спрашивая вас, не смел спрашивать и других.