Бабье царство. Дворянки и владение имуществом в России, 1700–1861

Дворянки прибегали к помощи Дворянской опеки, чтобы не допустить расточения имущества мужей. Кроме того, женщины передавали под защиту опеки и собственные поместья, опасаясь мотовства своих супругов. Так, в 1843 г. княгиня Екатерина Долгорукая просила императора взять в опеку ее крупные владения и назвала своего брата в качестве подходящего попечителя для этого имущества. Ее муж, как она писала, был известным мотом, а она, живя в то время за границей, не могла надзирать за своими делами и воспрепятствовать разорению ее имения. Просьба Долгорукой была вскоре удовлетворена; после смерти мужа в 1852 г. она приехала в Россию, и имение вернулось под ее управление^{640}. Судя по описи имений, находившихся под надзором Кирсановской уездной опеки в 1814 г., на имение Татьяны Арбеневой был наложен арест по такой же причине — из-за «невоздержанности» ее мужа, прапорщика Арбенева^{641}.

Другим признаком изменения тендерных традиций в контексте имущественного права был рост недоверия, с которым судебные власти встречали рассказы мужей, жаловавшихся на супружеские измены своих жен. Если в XVIII в. дворяне довольно успешно использовали в своих интересах обвинение жен в супружеской неверности, то в XIX в. суды были куда менее склонны принимать такие обвинения на веру. Так, генерал-лейтенант Купреянов «доблестно» попытался вырвать из рук жены имение в 850 душ, обвинив ее в интрижке с местным купцом, которого она будто бы осыпала дорогими подарками. В изложении Купреяновой эта история в корне отличалась от версии ее мужа. Она решительно отказалась признать обвинения в измене, привела целую серию примеров, говоривших о его неспособности управлять своими финансовыми делами, и добавила, что она одна оплачивает образование их дочери. В конце концов, защита Купреяновой принесла ей победу: всего через несколько месяцев после того, как ее имение было взято в опеку, император приказал министру внутренних дел снять опеку и возвратить имение в полное распоряжение Купреяновой^{642}.

С другой стороны, вопиющее беспутство некоторых помещиц, имевших малолетних детей, настраивало власти против них и существенно ослабляло их позиции в суде. Московский уездный предводитель дворянства Чертков признавался, что сначала не смог найти никаких подтверждений тому, что жена коллежского асессора Модзалевского обижает своих крестьян или тратит непомерные суммы денег, как заявил ее муж. Но, отправившись к ней домой, чтобы представить ей эти обвинения, он обнаружил, что в комнатах царит страшный беспорядок, повсюду разбросаны вещи и даже деньги. К тому же Модзалевская отказалась жить вместе с мужем и заботиться о сыне. В свою защиту она сказала, что муж бросил ее, а затем подал на нее в суд, так как она отказалась передать свое имение в его собственность. Министр внутренних дел заявил в докладе Сенату, что, хотя обвинения в дурном обращении с крепостными не доказаны, он все же согласен с тем, что неподобающее поведение Модзалевской и небрежность к собственному имуществу, не говоря уже об изобличительных показаниях ее отца, более чем достаточно оправдывают арест ее имения в интересах сына^{643}.[197]

Помещики и дурное обращение с крестьянами

Самым распространенным мотивом лишения помещиков контроля над имениями служило жестокое обращение с крестьянами. В первой половине XIX в. местные и центральные власти, опасавшиеся крестьянских бунтов, были буквально одержимы стремлением не допускать помещичьих издевательств над крепостными. Петербургские чиновники неустанно внушали губернским властям, чтобы те напоминали местному дворянству о его ответственности за крестьян и о том, что помещики, превысившие свою власть, лишаются права распоряжаться имениями. Под дурным обращением понимали не только телесные наказания и непосильный труд, но и те случаи, когда крестьянам давали слишком мало земли. В итоге губернские предводители дворянства и губернаторы усиленно собирали информацию о том, у кого среди подвластных им дворян меньше двадцати крепостных душ и кто выделяет крестьянам меньше 4,5 десятин земли, т.е. минимального прожиточного надела^{644}. Местные власти выискивали и другие признаки притеснений. В 1832 г. министр внутренних дел инструктировал московского губернского предводителя дворянства внимательно наблюдать за дворянами, подозреваемыми в жестокости, и предупреждал, что, когда при переселении крестьян не соблюдаются должные меры, есть риск спровоцировать волнения. Хотя министр преуменьшил масштаб проблемы, уверяя предводителя, что такие происшествия редки и обычно происходят по вине старост, он все же настоятельно просил, чтобы уездные предводители не спускали глаз с местного дворянства. Через десять лет Министерство внутренних дел перестало делать вид, будто считает случаи дурного обращения с крестьянами исключительным явлением. Теперь министр заявил, что они далеко не редкость, и устроил разнос уездным предводителям, смотревшим на дело сквозь пальцы^{645}.