Бабье царство. Дворянки и владение имуществом в России, 1700–1861

В XIX в. право дворянок на власть над собственностью уже являлось устоявшимся принципом российского имущественного законодательства, что послужило и предметом многих ученых споров, и источником одного распространенного заблуждения. Сенатор Н.С. Мордвинов, полагавший, что кредиторы мужей не должны иметь прав на собственность их жен, утверждал, что имущественное законодательство в России «веками» не проводило различий между правами мужчин и женщин. А между тем на самом деле замужние дворянки получили полную власть над своей собственностью только в 1753 г. Многие образованные люди в России, разделяя заблуждение Мордвинова, ухватились за эту «особенность» имущественного права как за очередное проявление уникальности исторического развития России^{676}. В рамках широкой дискуссии о русской национальной идентичности власть дворянок над собственностью приобрела значение культурного фактора: консерваторы видели в имущественных правах женщин свидетельство исконного превосходства России над Западом, а западники ссылались на правовой статус женщин как на символ имеющегося в их стране потенциала к прогрессивным изменениям. Тема правового статуса русских женщин в прошлом и настоящем вдохновила не одного автора воспеть превосходство России в области равноправия полов[211]. «Законы некоторых народов столь уважали чувствительность и слабость женщин, что даже запрещали брать их в свидетельство», — иронически заметил в 1827 г. И.В. Васильев, после чего подчеркнул, что в российских судах равно ценятся показания мужчин и женщин[212]. По наблюдению Анатоля Леруа-Больё, русские не желали употреблять слово «эмансипация» для обозначения борьбы за женскую независимость: «Они вам скажут, что женщина у них и так эмансипирована, ведь закон разрешает ей распоряжаться своей собственностью, состоя в браке»^{677}.

В рассказе Герцена «Сорока-воровка» герой-славянофил утверждает, что с точки зрения гражданских прав русские женщины куда счастливее своих европейских подруг. «С самой глубокой древности, — сообщает Герцен его устами своим читателям, — именье [женщины] не сливалось с именьем мужа, она имеет голос на выборах, право владения крестьянами»^{678}. По части женского равноправия, как полагали эти авторы, России нечему было учиться у Запада.

С освобождением крестьян в 1861 г. преобразилась жизнь дворян-землевладельцев обоего пола. Подобно мужчинам, женщины-собственницы далеко не единодушно встретили известие об отмене крепостного права. Антонина Блудова «с благоговением» приветствовала отмену рабства и одобрительно отметила, что крестьяне ее курского имения спокойно восприняли Манифест 19 февраля 1861 г.^{679} Вероятно, более типичной была реакция неназванной помещицы, призывавшей «жен и матерей русских дворян» воспротивиться этому попранию дворянских прав собственности, в сущности равному прямой конфискации половины их имущества^{680}. Как утверждают исследователи, после 1861 г. дворянские семьи потеряли возможность достойно обеспечивать своих дочерей, и у незамужних женщин не осталось иного выхода, как самостоятельно добывать средства к существованию^{681}. В конце XIX в. дворянство отошло от землевладения и все чаще опиралось на государственную службу, работу в промышленности, карьеру в свободных профессиях как на источник для содержания своих семей^{682}. Как при этих новых обстоятельствах складывались судьбы дворянок в экономическом отношении, остается неизученным.

Больше интересовали исследователей изменения, происходившие в юридических правах женщин в конце императорского периода. В имущественном праве положение дворянок оставалось неизменным. Законодатели продолжали защищать власть женщин над их состоянием от посягательств мужей и стояли на том, что не только имущество жены не становится имуществом ее мужа, но он даже не приобретает посредством брака права на пользование или распоряжение им^{683}. Кроме того, после 1861 г. все больше женщин из всех слоев общества добивалось через суд раздельного жительства с супругами. Но в других отношениях положение женщин не улучшилось, а даже ухудшилось. При пересмотре закона о наследстве в 1912 г. реформаторы так и не предоставили женщинам равных с мужчинами наследственных прав^{684}. Более того, прогрессивное пореформенное устройство судебной системы как никогда ранее утвердило зависимость и беззащитность женщин. Как пишет Л. Энгельштейн по поводу уголовного права, даже в 1903 г. «женщины оставались объектами… произвола опекунов. Подобно детям и умственно неполноценным, женщины по-прежнему носили клеймо особых законодательных ограничений»^{685}.