Бабье царство

Надежда Петровна рванулась и едва не высвободилась из цепких рук. Настеха встала. Она скинула с головы платок, и будто золотая пена вскипела над ее головой и рассыпалась по плечам. Она поддернула захлестанную юбку, и открылись сильные, стройные ноги; она сбросила грязный ватник и осталась в тонкой кофточке, обтягивающей грудь. Из-под безобразной маскировочной оболочки возникла прекрасная молодая русская женщина. С высоко поднятой золотой головой Настеха проходит в дом.

Несколько секунд длится тишина, словно все умерло и в доме и вокруг него, затем на крыльцо выбежала Дуняша в порванном платьишке и стремглав кинулась прочь.

Комариха. В Муханове солдатку с груднятами живьем в избе сожгли…

Сергеевна. В Нестерове бабе живот штыком прокололи…

Комариха. А у нас тишь да гладь, слышно, как ангелы летают. Нечего Бога гневить: повезло нам с немцем!..

Издалека доносится музыка — видимо, другой музыкальный фриц завел граммофон, но сейчас мелодия бравурная, героическая, напоминающая победный марш.

По улице, вспугнув возившихся в пыли ребятишек, пробегают несколько солдат, деревенский староста, кряжистый мужик с рыжей, впроседь бородой, его хромой помощник и писарь. Они проходят, оставив после себя облако пыли, и после короткой тишины слышится позвякивание уздечки, лязг железа и возникает причудливая фигура всадника.

На рослой, костлявой кляче с зашоренными глазами подпрыгивает, гремя старинным кованым шитом, медным тазом для варки варенья, нахлобученным на голову, длинным копьем и стременами, худой, длинный как жердь немецкий лейтенант. Острые, словно спицы, усы стоят торчком, белый взгляд устремлен в далекую пустоту.

— Каспа… тьфу! — плюнула Сергеевна.

— Не Каспа, а лыцарь Тонкий Ход! — поправила Комариха.

— Сейчас начнем чудить! — с тоской сказала Сергеевна, встала и, одернув подол, пошла прочь.

Комариха пожевала губами и тоже поплелась восвояси.

Скрылся и всадник, затем возник в отдалении на бугре, где чернеет ветряная мельница.

И вот ожили, задвигались крылья, пошли в свой круговой полет, и копье наперевес — устремился на «заколдованных великанов» спившийся до безумия немецкий лейтенант Ганс Каспар, он же «добрый рыцарь Дон Кихот». Ветряные мельницы ведут себя одинаково: мчится ли на них гидальго из Ламанчи или его убогий подражатель из состава вермахта — они ударяют всадника и коня своими крыльями и повергают наземь.

Издалека видно, как староста услужливо подает Каспе медный таз, его помощник — копье, писарь — щит, а один из солдат подводит захромавшего Росинанта. И вновь Каспа берет разбег, и Надежда Петровна отворачивается, равнодушная к исходу поединка.

Выходит Настеха. Она пытается держаться независимо, свободно, но что-то ущербное проглядывает в ее повадке.

Она хотела что-то сказать и вдруг схватилась рукой за горло.

Ее отшатнуло к плетню. Надежда Петровна кинулась к Настехе, подставила ладонь под ее лоб. Будто судорога проходит по спине молодой женщины. Затем она повернула к Надежде Петровне взмокшее, искаженное болью и отвращением лицо.

— Рвотно мне… Ох, Петровна, не по силам короб-то пришелся!..

— Не думай о том, Настеха, думай, что девчонку спасла…

Косо, быстро по щеке Настехи покатилась слеза. Петровна обняла ее за плечи и повела за плетень в садишко, сбегающий к реке. Она садится под копенку сена и устраивает Настеху возле себя, голову ее кладет на колени. Настеха закрывает глаза и тут же с ужасом открывает.

Над деревней катится стон. Сквозь него — прерывисто грубый лай солдатских голосов, мужицкая матерная брань и бравурная мелодия героического марша.

— Ничего, ничего, — успокаивает Петровна Настеху, — нас здесь не найдут… не тронут…

Та вновь закрывает глаза, Петровна вынимает из пучка гребень и расчесывает золотые волосы Настехи…

* * *

К реке приближается странная процессия: толпа полураздетых женщин, которых гонят сюда староста со своими помощниками и деревенские старики. Первые гонят всерьез, а вторые лишь вскидывают руки, словно хозяйка, загоняющая кур на насест. Чуть поодаль с автоматами на шее медленно бредут немецкие солдаты. Позади же всех маячит на коне Каспа, ярко блестит на его голове медный таз.

Толпа женщин все ближе подходит к воде. В их глазах нет ни гнева, ни возмущения, ни стыда, только усталость и скука. Комариха, в длинной белой рубашке, похожей на саван, говорит Анне Сергеевне:

— В Лисовке баб зимой в проруби морозили, а сейчас теплынь, паутинка, вишь, порхает…

— Заткнись, надоела!..

У воды шествие остановилось.

— А ну, бабы, не задерживай, заходи!.. — орет староста, нажимая на баб. — Вперед, бабоньки, а то хуже будет!.. Шагай веселей!..

Немецкие солдаты безучастно глядят на эту сцену, только интеллигентный солдат отвернулся, ему, наверное, совестно.

Женщины входят в воду по щиколотку, затем по колено, по живот, по грудь. Некоторым уже приходится сучить руками и ногами, чтобы удержаться на поверхности глубокой, омутистой реки.