Бабель (ЛП)

«Хочешь выпить?» спросил Пенденнис. На столе была собрана такая богатая коллекция спиртного, что у Робина закружилась голова от одного взгляда на нее. Угощайся, чем хочешь. Мы никогда не можем договориться об одном и том же напитке. Портвейн и херес сцеживают вон там — о, я вижу, ты что-то принес, просто поставь на стол». Пенденнис даже не взглянул на бутылку. Вот абсент, вот ром — о, осталось только немного джина, но не стесняйся допить бутылку, она не очень хорошая. И мы заказали десерт в Sadler's, так что, пожалуйста, угощайтесь, иначе он испортится, если будет стоять в таком виде».

«Просто немного вина», — сказал Робин. Если оно у вас есть.

Его коллеги редко пили вместе, из уважения к Рами, и ему еще предстояло получить подробные знания о видах и марках алкоголя и о том, что выбор напитка говорит о характере человека. Но профессор Ловелл всегда пил вино за ужином, поэтому вино казалось безопасным.

Конечно. Есть кларет, портвейн и мадера, если хочется чего-нибудь покрепче. Сигару?

«О, нет, ничего страшного, но мадера хороша, спасибо». Робин отступил на единственное свободное место, неся очень полный бокал.

«Так ты — Бабблер», — сказал Пенденнис, откинувшись на спинку стула.

Робин потягивал свое вино, стараясь соответствовать вялости Пенденниса. Как можно сделать так, чтобы такая расслабленная поза выглядела так элегантно? «Так нас называют».

Чем ты занимаешься? Китайский?

«Мандарин — моя специальность, — сказал Робин. Хотя я также изучаю сравнение с японским и, в конце концов, санскрит...

«Так ты, значит, китаец?» Пенденнис надавил. Мы не были уверены — я думаю, что ты похож на англичанина, но Колин поклялся, что ты восточный».

Я родился в Кантоне, — терпеливо сказал Робин. Хотя я бы сказал, что я тоже англичанин».

Я знаю Китай, — вмешался Вулкомб. Кубла Хан».

Наступила короткая пауза.

«Да», — сказал Робин, задаваясь вопросом, должно ли это высказывание что-то значить.

«Поэма Кольриджа», — уточнил Вулкомб. «Очень восточное произведение литературы. Но в то же время очень романтичное».

«Как интересно», — сказал Робин, изо всех сил стараясь быть вежливым. Я должен прочитать его».

Снова наступила тишина. Робин почувствовал некоторое давление, чтобы поддержать разговор, поэтому он попытался перевести вопрос в другое русло. «Так что — я имею в виду, что вы все собираетесь делать? С вашими дипломами, я имею в виду».

Они рассмеялись. Пенденнис положил подбородок на руку. «Делать, — проговорил он, — это такое пролетарское слово. Я предпочитаю жизнь ума».

Не слушай его, — сказал Вулкомб. Он собирается жить в своем поместье и подвергать всех своих гостей великим философским наблюдениям до самой смерти. Я буду священнослужителем, Колин — солиситором. Милтон собирается стать врачом, если найдет в себе силы ходить на лекции».

«Так вы здесь не готовитесь ни к какой профессии?» спросил Робин у Пенденниса.

Я пишу, — сказал Пенденнис с нарочитым безразличием, как люди, которые очень тщеславны, вываливают куски информации, которые, как они надеются, станут предметом восхищения. Я пишу стихи. Пока что у меня мало что получается...

Покажи ему, — крикнул Колин, как раз вовремя. Покажи ему. Робин, это так глубоко, подожди, пока ты это услышишь...

«Хорошо.» Пенденнис наклонился вперед, все еще изображая нежелание, и потянулся к стопке бумаг, которые, как понял Робин, все это время лежали на журнальном столике. «Итак, это ответ на «Озимандиаса» Шелли,* который, как ты знаешь, является одой неумолимому опустошению времени против всех великих империй и их наследия. Только я утверждаю, что в современную эпоху наследие может быть создано надолго, и в Оксфорде действительно есть великие люди, способные выполнить такую монументальную задачу». Он прочистил горло. «Я начал с той же строки, что и Шелли — я встретил путешественника из античной страны...».

Робин откинулся назад и осушил остатки своей мадеры. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что стихотворение закончилось, и требуется его оценка.

«У нас в Бабеле есть переводчики, работающие над поэзией», — промолвил он, не найдя ничего лучшего.

Конечно, это не одно и то же, — сказал Пенденнис. Перевод поэзии — это занятие для тех, кто сам не обладает творческим огнем. Они могут добиваться лишь остаточной славы, переписывая чужие произведения».

Робин насмешливо хмыкнул. «Я не думаю, что это правда».

«Ты не знаешь», — сказал Пенденнис. «Ты не поэт».