Бабьи тропы

По-прежнему, не торопясь, бродила Настасья Петровна по дому и на поле, по-прежнему одевалась в синий дабовый сарафан с фартуком домотканым, на голове носила платочек темненький, клином кверху, а на ногах — бродни самодельные; по-прежнему любила она в работе к песням Степана Ивановича прислушиваться; но время давно уже избороновало ее лицо глубокими и темными бороздами, будто известью выбелило голову, жаром солнечным да ветрами таежными высушило тело и горбило уже плечи. Седьмой десяток доживала Настасья Петровна. И хотя устали в работе и сейчас не знала, но ходила уж чуть-чуть согнувшись и опираясь на клюшку, внучонком Павлушкой подаренную.

Любила внучонка белобрысого да курчавого, с глазами голубыми и шустрыми, с норовом веселым. Один он был у снохи Марьи. И весь в деда Степана уродился. Когда мал был, нянчилась с ним Настасья Петровна, жевками ржаными с молочком подкармливала. На свои ноги встал — все около нее да около деда Степана терся. А когда вырос да стал в хозяйство со своими крепкими руками, еще раз порадовал бабку: три зимы ходил к мельнику Авдею Максимычу — грамоте обучался.

Вечерами зимними длинными, сидя на черной половине пятистенка за прялкой либо за становиной и прислушиваясь к завыванию ветра таежного да к забористому храпу деда Степана, любила Настасья Петровна сказки внуку рассказывать: про степи сибирские необъятные, про горы снежные Алтайские, про города большие и каменные с царским начальством озорным, про монахов-гулеванов и про вольготную и бражную жизнь в кержацких скитах. Часами, воркуя, рассказывала. Часами торчала над полатями белокурая голова остроносого и голубоглазого Павлушки с устремленным вниз краснощеким лицом.

Когда рассказывала про гульбу в монастырях и в скитах, Павлушка еще больше высовывал с полатей свою светлокурчавую голову и, посмеиваясь, тихо спрашивал бабушку:

— А как же бог-то, бабуня?.. Выходит, что смотрел он на пьяных монахов… и ничего? Молчал?..

— Бог-то? — переспрашивала Настасья Петровна, обдумывая ответ. — Давно сказано, сынок: бог-то бог… да не будь и сам плох!..

Еще ниже склонялась с полатей голова Павлушки, шепотом спрашивал он бабушку, словно заговорщик:

— А есть он, бабуня… бог-то?

— Не знаю, сынок, — уклончиво отвечала бабка Настасья. — Не видала я его… Всего насмотрелась на своем веку, а бога не видала…

— А как же народ толкует про бога, — допытывался Павлушка, — и кержаки говорят, и мирские молятся ему…

— Не знаю, сынок, не знаю, — твердила свое Настасья Петровна. — Не видала… и врать не стану… Своим бабьим умом так кумекаю: господами да монахами придуман он… одним словом сказать: начальством…

— А им зачем?

— А вот ужо станешь мужиком… да почнут с тебя по семь шкур драть, тогда сам узнаешь, сынок, зачем люди бога придумали.

Павлушка смеялся:

— С тебя и с деда, поди, тоже не меньше драли… а вы молитесь!.. Зачем молитесь?

— Ох-хо-хо, Павлушка, — вздыхала Настасья Петровна. — Слыхал, поди, прибаутку варначью: с волками жить — по-волчьи выть… Вот так и наше дело со стариком… хотя в лесу прожили, почитай, весь век… а все же на миру!.. Если бы не молились да не крестились… кто бы нас и за людей почитал? Кто помог бы в нужде?

Понимал Павлушка, что нельзя без этого в деревне жить. Прятал свою улыбку. И умолкал. А когда бабка говорила про царя, Павлушка допытывался:

— А это правда, бабуня… мельник Авдей Максимыч говорит, будто царь-то антихрист?!

— Хуже, сынок… Хуже!

— А на кой ляд его держат?

— Не нами он поставлен… господами поставлен. Вот они и держат его…

Раздумывал Павлушка. А затем тихо ронял с полатей слова:

— А мамка сказывала: земной бог он, царь-то… Вот и разбери вас…

Настасья Петровна косилась на дверь в сенцы и шептала:

— А ты, сынок, матери-то не болтай… про мои побаски… Так ведь это я… к слову пришлось…

Павлушка махал рукой:

— Что ты, бабуня… что ты?! Маленький я, что ли? Понимаю… — Ненадолго умолкал. Потом вновь свешивал с полатей раскрасневшееся востроносое лицо с горящими голубыми глазами и шептал:

— Вот, если бы можно было, бабуня… турнуть бы их всех к язве!.. И царя, и начальство, и монахов со всякими попами…

— Ох-хо-хо… — снова вздыхала Настасья Петровна. — Надо бы, сынок! Надо бы!.. Да вряд ли дождемся… Крепко сидят варнаки на мужицкой шее.

Передохнув, она добавляла:

— А ты, сынок, смотри, не болтай про царя-то с дружками своими или с девками… За такие речи человека жизни решают…

Павлушка прятал голову за матицу и сердито бросал с полатей:

— Говорю, не маленький я… не учи…

Рассказывала Настасья Петровна внуку старую бывальщину, а про себя думала:

«Ужо поженится да почнет мужиковатъ — пригодятся бабушкины побаски».