Бабьи тропы

И вдруг полоснул в нее кто-то — не то кипятком, не то жарким пламенем — и обжег ее сразу всю. И так же вдруг налилось все тело ее молодым и хмельным позывом: бежать из кержацкой обители, бежать куда глаза глядят, хоть на край света; только вернуться бы к прежней жизни, к земле и к работе. Но крепок был материн корень бабьего упрямства. Не хотела она сразу открываться мужу. Так про себя и порешила: уехать сначала со скупщиком на Васьюганье, недолгое время там помолиться и уговорить мужа совсем осесть на землю.

Степан настойчиво и долго повторял, обращаясь к ней:

— Слышь, Настенька!.. Мы же ему за ямщиков… и наши же харчи!.. Слышь!.. А? Настя!.. Да ты чего это?.. Не понимаешь, что я говорю? Настя!

А у Петровны голова кружилась — от новых мыслей, от новых надежд.

Покраснела Петровна от смущения и сухо ответила мужу:

— Рядись сам… Как знаешь… Ты хозяин… Куда ты, туда и я… Мне теперь все равно.

Глава 19

Больше недели ездил скупщик по горам: распродавал остатки товаров, менял пошевни на телеги, забирал по деревням мед, пушнину, холсты и сукна домотканные. Вместе с ним ездили и Ширяевы. Недели две спускались с гор. Белые зубцы снеговых вершин, изредка выглядывавшие из-за мохнатых сопок, давно уже скрылись из глаз. Впереди между лесистыми увалами голубели широкие долины, по которым темными пятнами маячили редкие деревушки. Потом долгое время ехали мимо старожильческих деревень и киргизских аулов — по Кулундинской равнине, покрытой белым ковылем и перелесками; здесь застало жаркое лето. Дальше пошли степи барабинские — с камышами болотными, с широкими гривами, вокруг которых толпились низкорослые леса чахлой сосны и березы, с тучами мошкары и комаров. Потом зачернел урман сосновых и еловых лесов — с узкими дорогами, с редкими деревеньками, с цветными еланями душистыми. А еще дальше пошел тот же урман-тайга, только гуще, болотистей и безлюдней.

К осени добрались до торгового села, в котором жил скупщик, сюда к нему и приходили из тундры искусные звероловы — остяки и тунгусы. Прожили здесь Ширяевы до заморозков и по первой пороше на четырех нартах тронулись на Васьюганье с попутчиками остяками, уже без скупщика.

Когда ехали сюда с Алтая, много передумала за дорогу Петровна. Вспоминала многотрудный и длинный путь своего богомолья и прикидывала в уме: сколько земных поклонов перед богом положила, сколько молитв по лестовке перечитала и сколько денег в монашьи кружки перебросала, а от грехов своих не откупилась. Выходило так: будто и не слышал ее бог и жертв ее не примечал. И опять полезли сомнения в голову Петровны. Но по-прежнему она упрямо сама себя утешала и уговаривала:

«Мало ли что люди делают… Может быть, выжидает бог-то? Испытывает?.. Может быть, вот здесь и живут настоящие-то угодники… Может быть, они и успокоят душу мою взбаламученную…»

И снова терзалась сомнениями, сидя на узеньких тунгусских партах, запряженных парой серых оленей с обломанными рогами.

Высунув розовые болтающиеся языки, тяжело поводя мокрыми боками и рассекая клубы пара, идущего от их разгоряченных тел, олени проворно пощелкивали мерзлыми костяшками раздвоенных копыт и быстро мчали перегруженные нарты в глубь лесистого Васьюганья.

Уже несколько раз останавливались олени среди белого безмолвия тайги и часами жадно хватали с деревьев мох, смешанный со снегом.

Несколько раз люди прятались на ночлег либо в одинокую избушку зверолова, либо в убогий шатер, наспех раскинутый остяками прямо на снегу.

И снова бежали олени в глубь Васьюганья.

Глава 20

В понедельник первой недели рождественского поста выехали из тайги к широкой луговине, по которой протекала река. На реке, около проруби, растянуты были вентеля, около них на снегу чернели две человеческие фигуры. А на противоположном берегу реки — высоком, обрывистом и лесистом — повисли четыре больших избы и две малых; все избы, крытые дерном хлевы и амбары были обнесены бревенчатой изгородью. Посреди двора особняком стояла большая изба, тоже под дерновой крышей, на которой торчал большой деревянный крест.

Остяки показывали руками на человеческое жилье, улыбались и повторяли:

— Саляирль! Нофа Саляирль!..

Ласково встретили Ширяевых ново-салаирские старцы и так же, как на Алтае, сразу приняли в трудники.

Стоял этот скит в самом глухом углу Васьюганья. И жили тут три древних старца и три столь же древних старицы, давно позабывшие, к какому толку раскола они принадлежали.

Кроме них, жили шесть старцев годами помоложе. А возглавлял скит уставщик отец Евлампий, русобородый мужик лет сорока, высокий, плечистый. В хозяйстве помогал Евлампию дьяк Кузьма Кривой. Вместе со старцами жили около десятка трудников из бродяг и одна стряпуха — Матрена Корявая, жена Кузьмы.

Сразу же по приезде в скит Матрена сказала Ширяевым, что по обычаю, издавна заведенному, все вновь прибывшие в скит ходят на поклон сначала к древним старцам и старицам, живущим в отдельном пятистенке, потом идут к настоятелю скита и уставщику, отцу Евлампию.

И в тот же вечер пошли Ширяевы в пятистенок.