Бабьи тропы

Степан легонько дергал ее за плечо и шепотом звал:

— Настя… Поднимись… Помирает дочка-то…

Рванулась Петровна в передний угол, к ребенку: всплеснула руками и остановилась над лавкой с глазами остановившимися и с языком, вдруг одеревеневшим. А девочка с белым вьющимся пухом на голове словно поперхнулась, выпустила последний вздох, вздрогнула и судорожно вытянулась, замерла. Округлившимися от страха глазами смотрела Петровна на маленькое тельце в белой холстинке, ждала… За окнами на дворе свистела и выла таежная буря, ломающая деревья.

Но Петровна ничего не слышала. Она впилась глазами в спокойное и бледное личико девочки и ждала ее вздоха. Но вздох не повторился. Наконец поняла Петровна замутившейся головой, что все кончено. И в тот же момент почувствовала, что внутри ее с болью треснула и порвалась та самая тоненькая ниточка, которая соединяла ее с верой в бога. Нет бога! И нет больше веры в него. Нет правды и справедливости на земле, за которыми исходила она тысячи верст. Отчаяние, обида, гнев и боль захлестнули Петровну. На минуту она застыла — почуяв вокруг себя какую-то страшную пустоту. Потом вдруг тишину избы разорвал ее дикий, исступленный вопль:

— А-а-а-а!..

Петровна пала на лавку около маленького трупика, хватала его руками, мяла, а из груди ее вырывался тот же безумный вопль:

— А-а-а-а!.. А-а-а-а!..

Прибежали в кухню Демушка, потом Матрена. Трое оттаскивали Петровну от трупа ребенка, уговаривали:

— Мама!..

— Настенька!..

Степан держал ее за плечи, боясь, как бы сама не убилась об лавку или об стенку.

Демушка ревел:

— Ма-а-ма-а!..

И у Матрены по обветренному и корявому липу катились слезы. Она тихонько гладила Петровну по голове и приговаривала:

— Не убивайся, касатка… Маленькая ведь она… Бог дал, бог и взял… За грехи наши маялась… Не убивайся… Бог даст, родишь еще…

А Петровна, простоволосая, растрепанная, билась в слезах над холодеющим тельцем девочки и чувствовала, что оборвалась навеки последняя ее радость, что кто-то неправедно изобидел ее и жестоко надругался над нею. И когда сквозь собственный вой и рыдания расслышала она ласковые слова Матрены о боге, она вдруг рванулась из рук Матрены и Степана, вытянула руки к божнице и злобно крикнула, глядя на большое медное распятие?

— Анафема!.. Идол!..

Матрена хотела остановить ее.

Но Петровна оттолкнула ее, подскочила вплотную к низенькой божнице и плюнула:

— Тьфу, анафема!.. Тьфу, идол!.. Тьфу!..

Потом оторвала взгляд больших, обезумевших своих глаз от божницы, подняла глаза к потолку и, обращаясь уже к нему, исступленно закричала:

— Ну, что ты там?! Чего молчишь?.. Значит, нет тебя, нет!.. Значит, идол?!. Медяшка трехкопеечная!..

Степан осторожно взял ее за плечи и, косясь на плачущую Матрену, попробовал отвести от божницы, смущенно говоря:

— Отойди, Настенька… Не надо… Нехорошо…

Но Петровна опять вырвалась из его рук и бросилась к лавке, на которой лежал трупик девочки, упала на колени и, обнимая трупик, целовала холодеющее личико, обливала его слезами и кричала в отчаянии:

— А-а-а!.. А-а-а!.. А-а-а!..

Глава 26

К рождеству погода установилась. В самые праздники дни стояли солнечные и морозные, а ночами дул небольшой северный ветер, небо блистало яркими звездами. Сбросившая с себя снежные хлопья, как будто поредевшая и почерневшая тайга тихо шумела.

В эти дни по таежным еланям и тропам от таежных заимок скользили к скиту на лыжах мужики и бабы; из далекой тундры приехали на оленях тунгусы и остяки. Приехали на веселое русское богомолье и на торг.

В первый день рождества скитское богослужение было долгое и торжественное. Молельня была переполнена народом. Вместе со старцами, трудниками и русскими заимщиками молились приехавшие тунгусы и остяки. Все усердно крестились на медные образки, и каждый — в молитвах своих — просил бога о даровании всяких благ.

После моления все двинулись к трапезной. Но сени, ведущие в трапезную и в кухню, оказались запертыми, а у дверей стояли дьяк Кузьма, трудник Фалалей и конюх Василий. Кузьма махал руками и кричал подходившим людям:

— Остановитесь, братие! Остановитесь! На минутку!.. Я вам сейчас обскажу, какой ныне будет порядок… Остановитесь…

Когда люди сгрудились толпой около сеней, Кузьма разъяснил новый порядок отпуска хмельного и продуктов — для разговенья:

— Отец Евлампий распорядился так: сейчас каждый из вас будет по очереди подходить ко мне и получать бесплатно от скита по одной чашке браги и по чашке ханжи. Можете тут же и выпить бражку и ханжу. Потом будете делать мне заказ: кому и сколько требуется ханжи или браги для обеда, сколько требуется пирогов, хлеба и разной закуски. За все будете платить мне либо деньгами, либо шкурками зверя. Понятно?

После небольшого молчания раздались негромкие голоса из толпы:

— Значит, ныне бесплатно будет нам только по одной чашке браги и ханжи?

— А почему раньше давали немного, но бесплатно и закуску?

Кузьма разъяснил: