Бабий век — сорок лет

Но сначала надо выгулять Тошку. Из своего угла пес сердито следит за Дашей глазами: час законной прогулки давно настал, он время знает! Даша улыбается, и его пушистый хвост приходит в неистовое движение — сейчас пойдут! Смешной зверь, Тошка. Он как ребенок: быстро радуется и огорчается, обижается, капризничает и упрямится. Живет в доме на правах младшего члена семьи, хотя Галю, кажется, считает ровней, на нее рычит и ее покусывает, к ней единственной забирается на ночь в постель, устраивается в ногах — отвоевал себе это право.

— Тош, вперед!

Огромными прыжками Тошка несется вниз по лестнице: Даша не признает поводка. Всякий раз пес заново не верит этому счастью, лает и прыгает, пытается лизнуть Дашу в щеку, вихрем летит по переулку, ныряет во все дворы подряд, победно возникает вновь. А Даша терпеливо ждет, пока он набегается, и вдыхает, впитывает в себя весенние запахи.

Снег уже совсем черный, зернистый, и пахнет, пахнет весной, голова кружится. Тошка в буйном восторге царапает колючий наст, сует в сугроб морду, жадно нюхает, фыркает, ждет чего-то. Весна несет с собой обновление, встречу с ласковой рыжей Динкой, Тошка чувствует, знает. А потом вместе с Галей и Дашей он поедет в лес, где будут новые ароматы и незнакомые псы, с которыми можно драться.

— Тош, домой!

Последний раз — стремглав по всему переулку, последний раз — с рыком на колючий, пленительный снег — и домой.

Даша торопливо пьет чай, влезает в коричневые узкие брюки, натягивает зеленый свитер и сверху теплую размахаку (Вадим когда-то привез из Туркмении — овечья шерсть, никакой там синтетики) и бежит в метро.

Грохочет, покачивается ослепительно чистый поезд, летит под землей переполненная весной Даша — туда, на Моховую, в старое обжитое здание. Сидят, уткнувшись в газеты, озабоченные мужчины, стоят, держась за поручни, с утра утомленные женщины, а она планирует новый день.

Сегодня Даша читает о судьбах эпических национальных сказаний. Лекция сложная, она всегда волнуется: поймут ли вчерашние школьники грандиозность процесса? Ведь сказания складывались веками, передавались по поколениям, забывались, возрождались и дополнялись, летели по горящей от войн земле — через сражения, битвы, иноземное иго. Они дожили до нас, нас дождались, но в разных странах по-разному. Русский фольклор пришел к нам в былинах, не слитый в эпос…

Хорошо, что придет Ерофеев (Дашины лекции не пропускает): она опробует сегодня одну идею, посмотрит на реакцию аудитории. Сразу после лекции семинар, там подумают над идеей вместе…

А с Персиной надо что-то делать, и срочно, если она конечно, на семинар явится. Совсем, ну совсем одурела: снизошел до нее Ронкин, все полетело в тартарары! Сияют черные бархатные глаза, улыбка не сходит с розовых детских губ, похудела даже, и уж, естественно, Валечке не до фольклора. Но разве счастье помеха знаниям? Неужели это действительно несовместимо? Тогда ничего не делала, потому что несчастна, теперь — потому что счастлива. Вот уж кому образование ни к чему, вообще — интеллектуальное напряжение… А Даше, кроме Андрея, никто не нужен, и дурацкие звонки Валерия не нужны. Нет, все-таки мужская самонадеянность границ не знает: «Простите, Даша, решил позвонить вам в последний раз…»

Даша фыркает. Солидный товарищ в таком же солидном темном пальто поднимает на нее зимний холодный взгляд. А чем он, собственно, недоволен? Сидит и читает… Ну так сиди и читай, рядом стоящему уж и посмеяться нельзя, а ведь стоящий-то рядом — женщина, между прочим…

Интересно, поймут ли ее ребята? Идея только что вылупилась, не обкатана, мысль родилась как-то не вовремя, когда Даша пишет совсем другое, о другом, о стилистике Думает. А может, она же и натолкнула?

Еще Пушкин пробовал объединить былины в эпос, но потом отступился. Пробовали другие, отступались тоже: материала тогда не хватало, уничтожался ритм былин, особый старинный лад, вытесненный победно хореем. А что, если им, молодым, подумать над огромной задачей — она как раз сегодня решается, она завещана поколениями фольклористов. Дерзко? Конечно! Так ведь на то и молодость. И силы на курсе есть, свои даже поэты, Наташа Белкина, например. Подошла на днях с изящным небольшим томиком.

— Дарья Сергеевна, как прекрасно перевела средневековых корейцев Ахматова, правда? «И вот, полуистерзанный людьми, остатки крыльев я расправил вновь…» А вот этого я не понимаю, взгляните.

И Даша прочла:

За спиною доблести держа,
Счастие держа перед собою,
Доблести и счастие мое
Боги, мне, явившись, принесите…

— Дарья Сергеевна, почему счастье — перед собой, а доблести — за спиной, сзади?

— Ну, я не знаю, — растерялась Даша. — Надо подумать…

— Может быть, счастье дается в юности, а доблести идут во второй половине жизни, как что-то более зрелое?

— Почему только в юности? — огорчилась Даша. — В каждом возрасте свое понимание счастья. А чтобы понять, в чем оно, его сберечь, не упустить, разве не надо быть зрелым?

Наташа задумчиво покачала русой головкой.