Бабий век — сорок лет

— Вот видишь! — Света почти торжествует. — Разве для человека это нормально? Нет. А для мужчин — ничего особенного, таких историй навалом. Помнишь, как-то он приходил, тоже ведь домой просился! Взяла бы его — он снова полюбил бы Галю, и, Даша, ему бы даже стыдно не было! Но ты его не взяла, и он опять бросил дочь, во второй раз.

— Черт с ним, с Вадимом, — хмурится Даша. — Мы говорим о тебе. Поезжай в поле: ведь ты любила свою тему, она у тебя шла, еще не поздно. Какой Крым — с ненавистью в душе!

— Это не ненависть, — тихо говорит Света: выкричалась и устала, — это презрение. Но ты не бойся, Женька его не заметит. Тут ведь тоже нужны и тонкость, и взгляд на себя со стороны. Откуда им это взять?

— Не смей обобщать! — теряет терпение Даша. — Не смей так говорить! "Они", "им" — как о заклятых врагах! Это тоже мы, половина человеческого рода! И если половина ничтожна, то все мы пропали… Чтоб он сдох, твой проклятый Женька, что он с тобой сделал? Милая моя, дорогая, если у вас с ним плохо, по-настоящему плохо, если все разрушено, то зачем тебе этот брак? Ведь идет жизнь, она проходит! Разве можно тратить ее на ложь, на такое ужасное напряжение?

— Вот именно жизнь: надо есть, пить, растить детей, а ты со своими эмоциями. Тебе-то хорошо, у тебя еще были силы, когда ушел Вадим. И время. А у меня нет ни того, ни другого, все грохнула на семью.

— Есть еще время, есть! Это удар, сильный удар, по себе знаю, но ты вставай и иди дальше. Светик, обещай мне не отказываться от предложения Викторова!

— Не обещаю. Поеду с Женечкой в Крым, раз уж я для него "Светочка". Интересно, какая идиотка ему поверила?

— Такая же, как ты и я, не думай о ней, не ненавидь хоть ее, Света.

Так Даша и не сказала о том, что Андрей сделал ей предложение. Как могла сказать это Свете, несправедливой, озлобленной, ослепленной болью и яростью? Да-а-а, вот он, брак, вот она — семейная жизнь. А ведь когда-то Женя любил Свету по-настоящему.

— Мам, привет!

В дверях с рюкзаком за плечами стоит Галя.

— Доченька, милая! А мы ждали тебя только завтра! Мама, Галя приехала!

Даша бросается к дочке, обнимает, целует. Галя чуть отстраняется, снимает рюкзак.

— Мам, я устала. — Что-то неуловимо в ней изменилось.

Она швыряет на пол рюкзак, переступает через него, споткнувшись проходит в тяжелых, обляпанных засохшей грязью сапогах в комнату, бухается на диван и начинает сапоги стаскивать.

Из кухни в комнату спешит Екатерина Ивановна, испуганно останавливается.

— Галочка, что с тобой? Почему ты такая бледная?

— Да устала же, говорю!

Теперь видит и Даша — белизну щек сквозь летний загар, черные круги под хмурыми злыми глазами.

— Доченька, раздевайся, сейчас поджарим картошки, сделаем салат, твой любимый, с подсолнечным маслом…

— Не надо, меня тошнит, — чуть слышно отвечает Галя, прислонилась к косяку, еле шевелит губами. — Можно я лягу?

— Галочка, что у тебя болит? Может быть, вызвать врача?

— Нет, я хочу спать. — Злость — порождение огромной, небывалой усталости — растаяла, побежденная головокружительной слабостью. — Бабуля, постели мне, пожалуйста.

Даша в смятении прижимает вялую Галю к себе — как она похудела за эту неделю! — ведет, почти несет в спальню. Екатерина Ивановна, шаркая тапочками, торопливо семенит на кухню, возвращается с чашкой бульона в руках, со страхом смотрит на внучку, щеки в морщинках дрожат мелко-мелко. Галя не в силах оторвать ноги от пола, поднять их на диван, она подчиняется матери как во сне, руки холодные, влажные. Она засыпает мгновенно.

— Господи, помоги, что же делать, Даша?

А Даша не может оторвать от дочери взгляда: личико с кулачок, серые губы, белый вокруг них треугольник. Осторожно, боясь разбудить, она кладет руку на Галин желтоватый лоб. Кажется, температура нормальная. Но всем сердцем, всей кожей своей Даша чувствует: с Галей случилось что-то очень серьезное.

Утром — тридцать восемь и восемь, сухой жар сжигает слабое, как тряпочка, тело. Галя пьет и пьет чай и никак не может напиться.

Участковый врач с привычной быстротой выписывает новый антибиотик — двадцать сегодня вызовов, — заверяет, что это грипп, и уходит. Даша бежит в аптеку, покупает лекарство, передает драгоценную коробочку Екатерине Ивановне, едет на ближайший рынок — купить что-нибудь полезное, вкусное, дорогое, чтобы заставить Галю поесть.

Породистый грузин, непоколебимо уверенный в денежном превосходстве над этой жалкой, перепуганной женщиной, выдает за несусветную цену тяжелую кисть светлого винограда, большие черные сливы, что-то еще. Даша спешит домой — скорее, скорей! — будто все спасение в сливах и винограде. Она умоляет Галю поесть, она так просит, что Галя сдается: съедает несколько ягод. И тут же — чудовищная, разрывающая тело рвота. Галя плачет, трясет головой — рвоты боится ужасно, — а из нее изрыгается зеленая горькая желчь.

— Мамочка, сделай что-нибудь! Ты же мама…

В полдень температура прыгает до тридцати девяти. Даша меняет повязки с водой и уксусом, плачет, дает анальгин, звонит врачу в кабинет, с трудом получив номер телефона в регистратуре.