Баблия. Книга о бабле и Боге

ЛМ выразительно посмотрел на Михая, потом на безопасника. Они медленно исчезали под его взглядом. Леонид Михайлович буквально купался в психологических экзерсисах. Изысканное мучение ближайших сподвижников доставляло ему огромное, на грани с сексуальным, удовольствие. Алику же вид агонизирующих противников кайфа не прибавлял почему-то. Чувствовал он в воздухе пафосного зала запах страха и дерьма. Сегодня в говно окунали не его. Но запах все равно приходилось нюхать. Среда обитания такая у него, и никуда от этого не деться. Он вспомнил вдруг оранжерею с птичками щебечущими, море зеленое, Аю с медными волосами и ртом маленьким вытянутым. Давал себе слово не вспоминать никогда, а вспомнил. С большим трудом подавил воспоминание. В реальность вернулся. Только запах неприятный после этого стал еще резче. Шеф, исчерпав до донышка отмеренную себе дозу наслаждения, улыбнулся сладко и продолжил:

– Официально заявляю. Увольнение Алексея Алексеевича было инсценировкой. Военной хитростью необходимой. Мы вместе с ним разработали этот план. Внедрили его, так сказать, в тыл противника. И он справился с заданием. Он, как Штирлиц среди врагов, проявил удивительное мужество, хладнокровие и даже, не побоюсь этого слова, героизм. Спасибо тебе, Алексей, от меня лично, и от всего коллектива спасибо. Я, к сожалению, не могу наградить тебя звездой героя и присвоить внеочередное звание. Но и я кое-что могу. Для начала с сегодняшнего дня ты назначаешься на должность моего первого, я подчеркиваю, первого заместителя. Все остальные заместители подчиняются тебе и координируют свои действия с тобой. На время моего отсутствия обязанности генерального директора компании исполняешь ты. Чтобы не было никаких сомнений, приказ о твоем назначении подписываю сейчас при всем честном народе, так сказать.

ЛМ демонстративно вытащил из папки заготовленный приказ и помахал им перед зрителями. Он не смог отказать себе в удовольствии и подписал бумагу, положив ее на согбенную спину Валерки-безопасника.

– Готово, – сказал он, пряча бумажку в папку. – А во-вторых, как говаривал первый президент России Борис Николаевич Ельцин… – Он внимательно посмотрел на Михая. – Как он говорил?.. Что же он говорил?.. Мне так нравилось всегда… А, вспомнил… Не так сидим! Первый заместитель должен сидеть по правую руку от генерального директора. Михай Эльдгардович, поменяйтесь, пожалуйста, с Алексеем Алексеевичем местами.

– Да-да конечно. Я сейчас, сейчас… конечно, Леонид Михайлович.

Михай встал со стула, пошатнулся, рухнул обратно, снова встал. Побрел, подшаркивая, к двенадцатиместному пустому столу Алика. Он постарел лет на десять, в маленького сгорбленного старичка превратился с растрепанной бороденкой. Шел, шатаясь, подволакивал ножку, но шел. Алик шел ему навстречу. Жалко Михая не было, а неловко было. Жутко неловко, больно физически идти и видеть лихого цыганистого сербского братушку-партизана раздавленным, размазанным тонким слоем по поверхности жестокой, ох какой жестокой жизни. Когда они поравнялись, Михай споткнулся, и Алик инстинктивно, как спичечный коробок, неожиданно брошенный, поймал его. А отпустить уже не смог, так и тащил, поддерживая, до своего пустого круглого стола. Воздух в зале затвердел. Дышать трудно стало. Казалось, и не дышал никто. А он тащил Михая, повисшего на плечах. И на весь зал раздавалось беспомощное кряхтение бывшего серого кардинала компании.

– Поздравляю, Алексей Алексеевич. Кхе, кхе… Простите, поздравляю… Кхе, кхе, кхе…

Алик усадил его на стул, обнял на прощание и в абсолютной тишине пошел к столу шефа. Тридцать шагов до стола стали самыми трудными в его жизни.

Первый.

– Я подонок.

Второй.

– Почему я подонок?

Третий.

– Жизнь такая.

Четвертый.

– Но я не такой?

Пятый.

– Такой.

Шестой.

– Как больно!

Седьмой.

– Надо.

Восьмой.

– Я не смогу.

Девятый.

– Сгорю от стыда.

Десятый.

– Больно. Сбежать.

Одиннадцатый.

– Сможешь. Иди.

Двенадцатый.

– Отпустите меня ради бога. Не смогу я! Не смогу! Больно!!!

Тринадцатый, четырнадцатый, пятнадцатый… восемнадцатый… двадцать третий… двадцать восьмой… тридцатый.

Когда к шефу подошел, расплывалось все перед глазами. Видел его плохо, мутило. Зато слышал хорошо.

– Вот это я понимаю, – весело говорил в микрофон ЛМ. – Вот это благородство. Причем с обеих сторон. Большой души ты человек, Алик. Ты нас лучше делаешь душой своей большой. Так выпьем же за тебя! Есть в жизни надежда. Друзья, первый тост сегодняшнего вечера за Алексея Алексеевича. Ура!

Грянули аплодисменты. Кто-то подхватил ура. Кто-то подходил и жал руки. Кто-то хлопал по плечам и целовал. Алик почти потерял сознание. Круги страшные, синие и желтые, вертелись перед глазами. Ад, наверное, так видится. Или слышится. Или ощущается. Или нет никакого ада, а есть жизнь просто. Просто она вот такая жизнь у всех, всегда, навсегда…

«Нажраться и забыться, – сквозь вертящиеся круги и какофонию звуков подумал Алик. – Забыться и нажраться. Нажраться, нажраться, забыться…»