Бабочка

– Леонтьев, – участковый протянул руку Карпухину. – Что-то вы долго добирались?

Карпухин не ответил. Пожал протянутую руку.

– Ну, что? Говорят, тут все у вас запущено?

Леонтьев проворчал:

– Более чем! Соседи пришли – ворота открыты, входная дверь распахнута, внутри никого нет…

Участковый сунул замерзшие руки в карманы и вздохнул:

– Ну, я и пошел проверять. На свою голову…

Мужчины поднялись на крыльцо, вошли. Весь первый этаж дома был залит водой.

– Все в воде, – сказал Леонтьев. – Хотя трубы не повреждены, я смотрел. Откуда столько воды – убей бог, не пойму! Да что там! Это еще не самое интересное. Идем, покажу.

Леонтьев провел лейтенанта в гостиную. Там в луже воды лежали два трупа – полный мужчина с очень дорогими часами на руке – его лицо приобрело синюшный оттенок, губы и веки были словно изглоданы рыбами. Глаза отсутствовали. Из груди второго мертвеца торчал кухонный нож, загнанный в сердце по самую рукоять.

– На каждом теле – следы порезов от ножа, синяки, гематомы, – словно бы удивляясь собственным словам, рассказывал участковый. – Жесткий махач они тут устроили. Мутузили, видать, друг дружку до полного помрачения. Этот вон, – Леонтьев кивнул в сторону толстого покойника – убил своего дружка, а потом самого его… Утопили… Так выходит. Только убей бог – не пойму: откуда вода-то?!

Карпухин осмотрел мертвецов. Оба хорошо одеты, одна только обувь – раза в четыре больше стоит, чем вся его месячная зарплата. Но что особенно смущало: состояние трупа толстяка. Выглядел он так, будто пару недель пролежал под водой. Но тогда зачем вкладывать утопленнику в руки свежие розы?

– Не повезло тебе, лейтенант, – Леонтьев сочувственно подмигнул Карпухину. – Стопроцентный глухарь попался! К гадалке не ходи.

Лейтенант вздохнул.

– И не говори. Мало мне будто… Вот вчера певицу известную убили в ее гримерке. Фанат. Ее пристрелил и себе башку с близкого расстояния раскурочил. Вроде как картина ясная. Ан нет! Пока бумажки оформляли, труп этой певички из морга исчез. Представляешь?! И единственный этому свидетель – санитар в морге – с глузду съехал: дрожит, слюни пускает, в полном неадеквате. Какой с ним разговор? В психушку отвезли. Вот как хошь, так и веди следствие!

Леонтьев кивнул.

– Да-аа. Чего только на этом свете не бывает… Или на том. Кто его разберет?

Мария Артемьева Рассказы

Бабука

Кружок. Овал. По бокам палочки – сверху и снизу. Все это вместе – портрет.

Ваня научился его рисовать, когда ему было четыре года. С тех пор прошло восемь лет, но Ваня не изменил себе. Высунув язык, он старательно трет бумагу грифелем, держа карандаш в кулаке.

От нажима грифель ломается. Ваня поднимает вой.

Выть он умеет громко, с переливами, как настоящий зверь.

В кухню вбегает мама, отбирает у Вани карандаш и торопливо, бранясь и причитая, начинает состругивать древесину с карандаша.

Ваня воет. Он не заткнется до тех пор, пока мама не вернет ему карандаш – целый. Толстый карандаш с Винни-Пухом и поросенком на белом корпусе. Ваня всегда использует один и тот же инструмент.

Вернее, это он так думает. На самом деле в шкафу у мамы припрятана целая коробка карандашей с мягким черным грифелем, Винни-Пухами и поросятами. Для замены.

Получив карандаш, Ваня заштриховывает овал, размашисто малюет над большим кружком вихры штопором, цокает языком и гордо выкрикивает:

– Вот!

И хохочет от удовольствия.

Мама порезала палец тупым ножом, когда чинила карандаш. Открыв кухонный кран, она смывает холодной водой выступившую из ранки кровь.

– Зараза. Ну почему ты не можешь рисовать ручкой? – приговаривает она вполголоса. Глаза ее тусклы и мертвы. Выключив воду, она смотрит на палец. Кровь снова вырастает на нем багровой лакированной ягодой.

Ваня зачарованно наблюдает, как разбухает ягода.

Мать оглядывается на сына.

– Что сидишь, разложился? Иди, мне ужин готовить надо.

Ваня втягивает голову в плечи, уходит.

Он идет туда, откуда его никто не выгонит – в комнату Бабуки. Там всегда задернуты шторы, всегда полутьма. И пахнет, как в зоопарке. От серых простыней на постели, от халата, брошенного на стуле, тянет чем-то кислым. Пованивают склянки и пузырьки на тумбочке. А самый смрад – в темноте под кроватью. Но Ване нравится эта звериная вонь. Ему хорошо в темноте.

Он лежит на полу и смотрит на противоположную стену: там поблескивает золотом резная рамка с фотографией. На снимке – девочка в белом платьице с большим воротником. У девочки кудрявые волосы, тугие круглые щечки и задорная улыбка. Очень хорошая девочка.

Ваня заглядывает в комнату. Груда тряпок на постели шевелится, раздается тихое сопение:

– Ххххе, хххе… Ты, что ль, Ванютка? Ити, ити ближе…

С постели падает сухая морщинистая лапка, похожая на оструганную ветку. Лапка перебирается на тумбочку, чем-то шуршит и щелкает. Рядом с кроватью вспыхивает ночник. Вот она – Бабука.

Белесые совиные глаза за толстыми круглыми стеклами таращатся в лицо Вани с подушки – они огромные и не моргают.

БАБУКА, БАБУКА, ЗАЧЕМ ТЕБЕ ТАКИЕ БОЛЬШИЕ ГЛАЗА? – ЧТОБЫ ЛУЧШЕ ВИДЕТЬ ТЕБЯ…

– Хххе… Хте ты там? Ити шюта.