Бабочка на ладони

Вчерашняя женщина в машине — это ведь не случайность. Бася видела, как она выходила, как придерживала открытую дверцу, как склонялась к Петру, — наверное, они договаривались о следующем свидании. Розе легко говорить «спроси его». Как он мог выставить на всеобщее обозрение такой пустяк, как цвет кафеля? Это, в конце концов, их личное дело. И больше ничье! Ему нужна была аудитория, чтобы показать свое великодушие? А она-то, дура, обрадовалась! Чему только?

Когда мужчина безо всякого повода покупает женщине цветы? Когда у него есть за что просить прощения, только он не хочет в этом признаться. Отец тоже делал ей приятные сюрпризы — вместо чего-то. Как-то он ей пообещал, что они пойдут вдвоем в горы — только они, больше никого, — и посетят пещеру Мыльна,[6] причем пойдут не по общедоступному маршруту, а по ответвлениям, недоступным для туристов. И когда в пятницу, накануне запланированного похода, отец пришел домой с большой и дорогой куклой из валютного магазина, которая размером была с трехмесячного ребенка и плакала, как живая, то не успел он рта открыть, а Бася уже знала, что это ей вместо пещеры. Она так и не научилась любить эту куклу. И в пещере они с отцом так и не побывали.

Стоя под теплым душем, Бася все более укреплялась в убеждении, что мнимая искренность Петра — не более чем ловкая маскировка. И, если она сама не докопается до правды, никто ей не поможет. А когда в запотевшем зеркале перед ней предстала неуклюжая коротконогая бледная женщина с широкими бедрами, круглым лицом и невзрачными мышиными хвостиками вместо волос, Бася подумала, что так ей и надо.

Как ей только в голову могло прийти, что такую уродину можно полюбить!

* * *

Роман находился под впечатлением вчерашнего вечера у Бубы. Они проговорили допоздна. Буба была прекрасным собеседником, с ней он чувствовал себя совершенно свободно, не корчил из себя очарованного кавалера, и Буба на это совершенно не обижалась. А ведь сколько раз он слышал, что женщина оскорбляется, когда к ней относятся без должного уважения (то есть сразу волокут в постель), и дуется, если уважения слишком много (иными словами, в постель ее тащить не хотят).

С Бубой все было просто и ясно — они понимали друг друга с полуслова, без всяких там подтекстов и тонких намеков.

И надо же было ей год назад приметить Романа на той дурацкой выставке, на которой организаторы распыляли новый аромат «Полуночный ковбой» («Пан Роман, ну должен же кто-то эту дрянь рекламировать»), и пробные флакончики, раздаваемые при входе, интересовали публику куда больше, чем искусство, а он — автор, автор! — стоял в толпе и не знал, куда себя деть!

Так-то вот.

Буба такая смешная.

— Ты только пиши, Ромек, все равно что. Только не бросай живопись! Я утром открою глаза, и так становится радостно на душе!

Вот ведь ребенок, ей-богу. Дал он ей когда-то набросок, не слишком удачный, а она оправила его в рамку и повесила напротив кровати.

Юлия, Юлия возвращается из Лондона!

Ну и что?

С Юлией он был незнаком, да, по правде говоря, не очень-то и хотелось. Тем более с учетом Бубиных планов. Не готов он к таким отношениям. И вообще глупо пытаться заинтересовать его незнакомкой. А Буба так расписывала достоинства Юлии, что смешно делалось — ну разве можно заставить полюбить кого-то «по моему хотению». Разумеется, их компания примет Юлию с распростертыми объятиями, и Роман наверняка с ней подружится. Но вот насчет любви Роман крепко сомневался, хоть и помалкивал на этот счет, пробовал только объяснить Бубе, что слишком много вложил год тому назад в свое чувство, а его девушка исчерпала кредит доверия, совершенно с ним не считаясь.

Буба хмуро посмотрела на него:

— Ты какими словами стал со мной изъясняться? «Вложил», «исчерпала кредит»… Будто с Кшиштофом обсуждаешь курс акций. Говоришь как бухгалтер!

Романа это задело, но он промолчал. Тут же его поразила мысль, которой он не стал делиться: чем в наше время он может похвастаться? Арендуемым чердаком, случайным заработком и двумя рубашками — клетчатой и черной? Ну правда, талантом еще. Все-таки он у него есть.

— Вы бы подошли друг другу. — Буба пребывала в уверенности, что сказанное слово быстро обрастает плотью.

Буба была Роману симпатична — и всегда казалась хрупкой. Галапагосские черепахи — они под панцирем тоже нежные и беззащитные. Буба напоминала ему черепаху, которая в любую минуту может перевернуться на спину. И тогда ей надо помочь встать на ноги. Или добить. Только какая она наивная — думает, что достаточно выдумать подходящую пару для кого-то, как фантазия — трах-тибидох, фокус-покус — оживет.

Кроме того, кое-что в Бубе тревожит Романа. Буба, похоже, пьет или ширяется — а может, и то и другое. Роман не хочет ее подвести, только в среду он видел ее на Рыночной площади в компании наркодилера Зенека; правда, злодей, говорят, отошел от дел, сам присел плотнячком. Буба вроде тоже была под кайфом — хохотала во всю глотку, а Зенек ее обнимал, будто не только дурь их связывала. Но Роман не хотел вмешиваться, в отличие от Бубы он считал, что человек — сам хозяин своей судьбы.