Бабочка на ветру

Наоко надула губы и задумчиво произнесла: «Это только потому, что тебе удалось отыскать любовь своей жизни — Цурумацу». Окити в шутку бросила в сторону подруги пригоршню песка, и обе надолго замолчали.

Первой тишину нарушила Наоко — внимательно посмотрела на подругу, словно никогда прежде ее не видела, и серьезно спросила: «Окити, а ты ни разу не задумывалась над тем, как тебе поступить со своей жизнью? То есть… не чувствовала ли, что способна на многое и можешь стать знаменитой? Я-то не считаю, что выйти замуж за плотника — это именно то, чего ты заслуживаешь. Только посмотри на себя: такая красивая, элегантная, грациозная… явно не подходишь для жизни в Симоде — ты же принадлежишь к лучшим, к высшим, твое место не здесь! Тебе никогда не хотелось уехать в Эдо и там выучиться на певицу или актрису? Сразу стала бы известной… у тебя все получилось бы, я уверена!» — «У меня?! — ответила ей тогда удивленная Окити. — Да ты с ума сошла!»

«Да нет, я серьезно, — настаивала Наоко, — у тебя есть все, чтобы стать великой артисткой: красота, слух, мелодичный, приятный голос… и такая осанка! А теперь взгляни на меня: глаза как щелочки, щеки пухлые, да еще кожа какая-то негладкая, вся в рытвинах, нос плоский, а голос… лучше не вспоминать… как будто лягушка квакает. Все, что у меня есть, — так это жгучее желание стать актрисой. Но данных-то вовсе никаких, увы и ах!»

Но Окити лишь рассмеялась над подругой — Наоко говорит все это просто так, чтобы хоть чуточку скрасить их нудную, однообразную жизнь в Симоде. «Нет-нет, Наоко-тян, это все не для меня — слава, известность, богатство… Ведь при этом просто становишься чьей-то собственностью. На тебя постоянно бросают жадные, плотоядные взгляды, тебя обожают, но ты зависима и должна расплачиваться за то, чтобы твой успех не прервался. Помнишь те времена, когда я была „восходящей звездой“ в мире гейш, таком блистательном и заманчивом? А на самом деле словно пребывала на игровой площадке для богатых и известных мужчин — всего лишь их игрушка, живая кукла. И там действовали те же законы: они должны постоянно восхищаться мною, любоваться, обожать меня… иначе там не удержишься». И умолкла — не забыла, как не могла спать по ночам, а когда удавалось заснуть, вдруг просыпалась в страхе и холодном поту. Все мерещилось ей, что скоро настанет день, когда она все же сорвется с вершины, ее перестанут замечать и впереди у нее останется лишь мрачное и совершенно неясное будущее. «Нет, такая жизнь явно не для меня!» — подытожила тогда Окити.

Даже передернуло ее от одной мысли о тех днях, что давно прошли и остались только в памяти. Да, головокружительное это было время в ее жизни… но слишком уж непредсказуема судьба гейш. Наоко не права в своих суждениях: не стремится она к славе, известности, не считает это главным в жизни. Ей бы поскорее выйти замуж за своего плотника и раствориться в быту, стать верной женой и доброй матерью. И все в ее жизни тогда будет мирным, спокойным, а главное, предсказуемым. Не нужен ей блеск в мире гейш, где постоянное соперничество, все ненавидят друг друга и стараются занять твое место. «А сама ты что мне расскажешь, Наоко? Кем ты мечтаешь стать?» — повернулась она к подруге.

Взгляд Наоко устремился куда-то вдаль. «Я… мне хотелось бы совершить какой-нибудь невероятный поступок… что-то необычное, почти невозможное… сразу и не придумаешь. И чем безумнее на первый взгляд этот поступок, тем даже лучше! Что-нибудь скандальное… такое, о чем заговорили бы все в округе. Может быть, выйти замуж за иностранца и уехать вместе с ним из Японии, к нему на родину… И пусть потом обо мне в Симоде говорят только шепотом… ну, сама понимаешь, что тогда обо мне подумали бы. И местные завистницы шептали бы: „Эта бесстыжая Наоко… надо же, сбежала с иностранцем! Уж наверняка из этого ничего хорошего не выйдет!“» И постаралась изобразить главную «блюстительницу нравов» в поселке — известную сплетницу по имени Сиба Оба-сан. Получилось у нее настолько похоже, что обе подружки, согнувшись пополам, долго хохотали, а потом, не в силах остановиться, еще минуты две беззвучно катались по песку, пока у них не заболели бока.

«Бедняжка Наоко, — горестно подумала Окити, — ничего подобного ей так и не удалось совершить за свою короткую жизнь…» Мысли ее понеслись дальше, и она вспомнила Тоунсенда Харриса; Сёдзи И кеда, который до сих пор работал в консульстве, год назад сообщил ей, что Харрис умер у себя на родине после тяжелой и долгой болезни. Тогда она удивилась тому, как расстроили ее эти печальные новости: ведь этот человек разрушил всю ее жизнь ради своей прихоти. «Что ж, наверное, это вполне естественно, — утешала себя Окити в те дни. — Грущу по умершему человеку, которому прислуживала целых пять лет и с которым была близка. Нет ничего странного в моих переживаниях».