Бабочки улетают в рай

Мы встретились в том же кафе, где в первый раз обсудить детали мешала трансляция футбольного матча. В этот раз атмосфера здесь была гораздо более умиротворённая. Все остальные столики были свободны. Дух горячего кофе поднимался над чашкой кофе к потолку и смешивался с голосом Леоны Левис. «I’m just trying to be happy, yeah…» Музыка и кофе смешивались в единый аромат предвкушение чего-то большего, чем можно было бы выразить просто словами.

Аккуратно подколотые в жёлтую папочку договоры только и ждали, когда я приступлю к делу. А делать предстояло следующее: к каждой золотой (годовой) и серебряной (полугодовой, соответственно) клубной карте прилагалась единая дисконтная карта на скидку в элитных заведениях города, с которыми мне и предстояло подписать договоры.

За столиком в кафе я неожиданно для себя самой разоткровенничалась с Эммой. Возможно, мне хотелось доказать ей, что я живу полноценной жизнью. А возможно и себе. Я решила рассказать ей про Густаво…

— И лягушку!

— И лягушку?

— Да, недостаточно прикоснуться к руке Эверарда т’Серкласа. Нужно потрогать ещё и лягушку, и тогда счастье неизбежно, — пообещал незнакомый лысеющий брюнет с моложавым лицом. Особенно хороша была улыбка.

Я потерла лапку лягушки. Мужчина смотрел на меня и смеялся.

Примерно так выглядела наша встреча в моём исполнении. На самом деле лягушку мы трогали позднее, когда гуляли по Гран Пляс. Но я начала именно с лягушки, потому что рассказывать, что мы познакомились на сайте знакомств и банально договорились встретится в холле гостиницы «Хилтон» мне не хотелось.

Тем более, что в Бельгию я прилетела по делам.

И в первый день командировки свободных было целых полдня, которые со своей новой знакомой, тоже журналисткой и начинающей писательницей, мы решили провести в Париже.

… Ещё не вздрогнул, не поплыл вокзал за стеклом, а мои мысли уже опережают время на два часа.

То же выражение предвкушения затаилось и во взгляде Тани.

В дверях вагона плачет девушка, длинноволосая, в джинсах. Плачет навзрыд, не стыдясь окружающих. Её красота и горе притягивают взгляды пассажиров, даже не любопытных к чужой частной жизни европейцев.

На платформе врос в девушку глазами молодой человек и тоже плачет. До отправления экспресса остается полминуты — не больше. Страх разлуки пересиливает страх не успеть вернуться в вагон, и девушка снова выбегает на платформу, и вот влюбленные плачут в обнимку. Даже самому ненаблюдательному свидетелю драмы расставанья понятно, что увидятся они ещё не скоро. И вот она едва успевает запрыгнуть в вагон, кричит прощальные слова по-французски. Но поезд не остановить. Остается только ожидание, а секунды продолжают неумолимо увеличивать расстояние…

— Любовь… — многозначительно вздыхает Таня и достает из черной дорожной сумки камеру.

Живой репортаж из экспресса «Париж-Брюссель» пригодится ей для сюжета о российско-европейских отношениях, который она собирается сделать, вернувшись в родной Екатеринбург из загранкомандировки. Таня работает в информационном агентстве.

(«Some questions for press, please») Я не спешу доставать диктофон. Вряд ли зарисовка из поезда пригодится для будущей статьи.

Объектив Таниной камеры тактично отворачивается от трагедии юных влюбленных и останавливается на смуглом широком лице соседа.

Он широко и белозубо улыбается в объектив и охотно рассказывает, что зовут его Джон, и что во Францию он приехал с семьей из Эфиопии. Семья — темнокожая молодая женщина с мальчиком лет трёх на руках сидят напротив за столиком, рядом со мной.

Камера смущает Эстер, и только когда аппаратура скрывается под молнией в чёрной сумке, моя соседка широко сверкает искренней улыбкой.

— I like Russian very much…

Огромные глаза, доверчивые и в то же время как будто слегка испуганные, излучают мягкое тепло. Эстер говорит о том, что европейцы очень вежливы и доброжелательны, но у них нет той открытости, которая позволяет вывернуть душу нараспашку перед первым встречным, как у русских и африканцев.

Брюссельский пейзаж незаметно переходит во французский. Совершенно незаметно, но какие-то едва уловимые приметы пространства безошибочно подсказывают женскому сердцу, что оно пересекло невидимую черту, разделяющую страны.

— Мы уже во Франции! — улавливает эти ультразвуки и Таня и тут же начинает планировать предполагаемый маршрут.

Четыре дня, проведенные в Париже два года назад, дают мне право беззаботно задуматься на несколько секунд и предложить начать прогулку с Монмартра (только вопрос, далеко ли он от вокзала).

— No far, — радует Джон и протягивает нам полезный презент — карту французского метро.

Осень шелестела над Монмартром страницами книги перемен.

— Если бы… скажем, в понедельник, тебе сказали, что в воскресенье ты будешь гулять по Парижу, ты поверила бы? — Таня даже закрывает глаза от наслаждения.

Мне тоже верится с трудом, но факт остаётся фактом: жизнь прекрасна и удивительна.

Тане не терпелось увидеть всё и тем самым доказать всем, кто не верил, что это так, обратное.