Бабур (Звездные ночи)

Мохим припомнила, что точно такую же мысль выражало одно из недавних двустиший Бабура. Она не согласна с этим. Она знает, что и Бабур не всегда думает подобным образом, но часть его души, его правды в этой мысли содержится, таково убеждение его нынешнее, и Мохим почувствовала себя бессильной. Совсем недавно она могла себе сказать: «Он мой, весь мой!» Недавно. Теперь же не раб сидел перед ней, а неуступчивый властитель.

— Мой хазрат, я прошу вас тогда об одном: оставьте Хумаюна в Кабуле. Ведь во время вашего похода кто-то же должен управлять Кабульским уделом?

— Будете управлять вы, Мохим-бегим!

— Я? Я ведь женщина! По шариату у сыновей больше прав, чем у жен. Хумаюн уедет вместе с вами, и останутся мирза Камрон с братом. Их права по закону будут выше, чем мои.

Бабур быстро и хладнокровно решил:

— Мирзу Камрона я назначу наместником в Кандагар. Он увезет с собой мирзу Аскара. А здесь будет помогать вам старый Касымбек.

Небывалое доверие! И тонкий расчет: на такой высоте Мохим-бегим станет недосягаемой для происков Гульрух-бегим. Да и с ним, с Бабуром, как спорить, при эдаком-то его доверии?

— Ваше высокое доверие поднимает меня до небес, мой хазрат. Но вы знаете, я не властолюбива.

— Власть и надо вручать невластолюбивым. Всеми отношениями Кабула с племенами, а также делами внутренними будет заниматься Касымбек. Но он исполнитель, а повелевать — вам. Хиндол будет с вами, вот вы будете приказывать и от его имени. Тогда все окажется соответственным шариату.

Оно не нужно Мохим-бегим, это ее заместительство шаха, и все же, не надо скрывать, оно приятно ей. Мохим подумала, что и мирзе Камрону будет приятно, что отец доверяет ему управлять Кандагаром. Да, ее муж умеет находить в людях их внутреннюю «пружину», заинтересованность в чем-то, и если эта их заинтересованность совпадает с его расчетами и планами, люди становятся искренними проводниками расчетов и планов, осуществляют замыслы Бабура от всей души.

Политика напоминает ей передвижение фигур на шахматной доске. В последние годы Бабур овладел искусством управлять своими беками и чиновниками — с пониманием их собственных «пружин» управлять было легче и вернее. Сейчас он отыскал подобную «пружину» даже в душе любимой жены, — разве не поднимало ее в собственных глазах большое доверие мужа и возвышение над соперницей?

Но вскоре у Мохим-бегим снова взяло верх беспокойство за сына.

— Повелитель мой, больше всего на свете, больше жизни своей я люблю вас и Хумаюна. Вы собираетесь в такой опасный поход, что я… я боюсь. Вы умелый полководец, но Индия — это несметное число людей!.. Полчища войск! Океан! Ради создания государства море крови было пролито в Мавераннахре, а в Индии…

Мохим умолкла, не смея произнести то, что хотела: «Боюсь, как бы этот океан не проглотил вас!»

Бабур думал о том же, ночами его страшил тот же океан.

— Битвы не бывают без крови, — решительно отрезал он. — Вы знаете это, Мохим. Что с вами сегодня?

— Я боюсь… Боюсь за Хумаюна… Пусть Хумаюн останется в Кабуле, еще раз умоляю вас!

Ах, женщина, женщина! Как ясна твоя невысказанная мысль: «Если муж погибнет в бою, пусть останется живым сын».

— Хумаюн — наследник престола! — с досадой вскрикнул Бабур. — Он должен быть при войске… Почему вы забыли, что так повелось издавна?

По старому обычаю властелинов, если в далеком походе гибнет шах, то наследник должен возглавлять войско. Иначе войско могло перейти ^а сторону других возможных «соискателей» престола. Бабур напомнил сейчас об этом обычае. Не сказав прямо, он сказал жене: «Если мне суждено пасть, Хумаюн должен заступить на мое место, потому и беру его с собой!»

Мохим-бегим поняла. Ей стало еще тяжелее. Индия вдруг представилась ей страной, откуда нет возврата. На глаза навернулись слезы.

— О боже! Почему столь жесток этот мир?

Бабур молчал.

Новые берега: Лахор, Панипат, Дели

1

Чем дальше двигалось войско, тем гуще становились джунгли.

Корни высоченных баньянов выпирали из земли и, сплетаясь с нижними ветвями, вновь уходили в землю, врастали в нее. Толстые стебли хаотично вьющихся лиан обнимали стволы деревьев, образуя непроходимые встопорщенные заросли-стены — от пят до нёба. А под ногами какие-то ползучие травы и кустарники скрывают почву от взгляда.

Нечем дышать: воздух спертый, влажный, туманит голову.

Бабур одет в легкую шелковую рубаху, — доспехи тяжелы и всаднику и коню — и все же обливается потом. Смотрит на высокие вершины баньянов: их качает ветер, но сюда, в джунглевую чащобу, он не проникает. Голова кружится, и кажется, что коня поводит из стороны в сторону какая-то неведомая сила.

То и дело кричат и взвизгивают где-то в ветвях обезьяны. Иногда доносится неприятно-резкое квохтанье павлинов.

Вдруг закричал один из нукеров, из тех, кто сквозь заросли вел верблюдов.

— Что там случилось?

— Змея укусила!

— Тут кобры, кобры!..

Трудно людям, трудно лошадям. Мнится, что и деревянным арбам, на которых лежат пушки, тоже трудно.

На коне, обляпанном какой-то жижей, вроде болотной, перед глазами Бабура возникает уста Аликул: глаза полны тревоги.