Бабур (Звездные ночи)

После полуденного намаза[87] мирза Бабур сел на коня и выехал осмотреть торговые ряды Самарканда. Рядом с ним — Касымбек, чуть поодаль за ними — Ахмад Танбал, еще один бек по имени Ханкули, несколько нукеров. Сопровождал их старый самаркандский поэт Джавхари, хорошо знавший, что где есть в городе.

Миновали ханаку — обитель для путешествующих и странствующих, увенчанную некогда, еще при Улугбеке, огромным куполом. Джавхари указал на улицу, что вела к восточным воротам.

— Мир Алишер, когда бывал в Самарканде, много раз проходил но этой улице. В конце ее стоит до сих пор дом, где работал учитель. Мир Алишера Абдуллайе.

— Вы бывали на беседах Мир Алишера? — спросил Бабур.

— Да, мы с ним ровесники, но все равно я считал его своим учителем. Читал ему свои стихи, постоянно получал от него добрые советы. Оказывается, он не забыл меня: в своем знаменитом произведении «Мадолис ул нафоис» Мир Алишер помянул и вашего покорного слугу.

Белобородый Джавхари (у него даже брови успели поседеть) вызвал добрую зависть у Бабура. Вот бы и ему, Бабуру, стать таким поэтом, которого заметил бы Навои! Л то ведь до сих пор он не пошел дальше упражнений в стихосложении, что пишет — стесняется показывать другим… «Так-то оно так, но все же мечту стать большим поэтом я не брошу, потому и сегодня, — Бабур усмехнулся, — пригласил сопровождать себя не знатных самаркандских беков, а этого белобородого поэта, ровесника и собеседника Алишера Навои».

Джавхари повел их в махаллю[88] хлебопеков. Улицы были пустынны. Снег на них, еще никем не тронутый, доходил в иных местах до самых кончиков сапог тех, кто сидел в седлах. В тени обжигал лицо ветер, но там, где было солнечно, под дувалами и у стен домов обозначались лужи ростепели.

Бабур оглядывал плоские крыши невысоких домов. И на них снег не счищен. Вокруг вообще ни одного человека не увидишь. Подъехали к хлебному ряду, и там то же самое: все лавки закрыты. Удивление Бабура росло:

— Мавляна, хлебопеки перекочевали в другой город, что ли?

Джавхари вздохнул:

— О повелитель, уже три месяца, как на базар не выносят лепешек. Нет муки. Во время осады многие хлебопеки умерли от голода. Люди совсем обессилели. Выйти на крышу и смести снег не в состоянии.

Бабур почувствовал себя так, будто его упрекал Джавхари в таких несчастьях. Привычно посмотрел на Касымбека, ища поддержки или ответа на невысказанный вопрос. Касымбек сказал поэту с укором:

— Наверное, есть все же хлебопеки, остались в живых, а, мавляна?

— Есть, есть… Наверное, остались. Но нуждаются в помощи. Вот если бы сейчас повелитель приказал дать им муку… Наверное, торговый ряд снова открылся бы и люди поели бы знаменитых самаркандских лепешек…

Касымбек заметил, что Бабур готов поступить так сразу же, немедля.

— Повелитель, у нас самих осталось совсем немного зерна. Для войска нужны припасы. Чтоб торговать — на это не сможем дать муку. Может быть, позже…

Старый поэт смотрел на Бабура с надеждой. То ли черный суконный чекмень на угловатых старческих плечах, то ли коротко остриженная борода Джавхари — что-то в облике поэта напомнило Бабуру изображение Навои, сделанное Махмудом Музаххабом. Если он, Бабур, не оправдает надежд мавляны Джавхари, значит, не оправдает он надежд Навои. Бабур привстал в стременах, начальственно произнес, обращаясь к Касымбеку:

— Зерно и муку дать не торговцам, а хлебопекам. Надежный человек пусть надзирает над ними, а они пусть напекут лепешек — и от нашего имени раздать самым голодным! Пять-шесть мешков не лишат войско припасов. Караван из Джизака[89] завтра или послезавтра прибудет с зерном.

— Пусть вас благословит всевышний, о великий мирза! — с радостью сказал Джавхари.

Радостным был он один. Ахмад Танбал, натянув повод своего сильного упитанного жеребца, довольно явственно пробормотал:

— Откуда взять столько хлеба, чтоб накормить всех голодных, что оставил здесь Байсункур? Мы пришли сюда не затем, чтобы их кормить.

С тех пор как в Оше сваты пришли от Бабура ни с чем и Ханзода-бегим так и не стала его женой, бек начал действовать против Бабура тайно, но с той большей ненавистью, скрываемой многочисленными поклонами перед «моим несравненным повелителем».

— Досточтимый бек, — Бабур выпрямился в седле еще надменнее. — Мы пришли не для того, чтобы накормить Самарканд, это верно, однако и не для того, чтобы его ограбить!

Танбал испугался намека — вчера его люди взломали лавки ювелиров. Глаза бека округлились, но тут же он попытался напустить на лицо обычную невозмутимость.

— Истинно вы говорите, мой великий, несравненный повелитель, — сказал он, — Но я хотел бы спросить: имеем ли мы право получить какую-то военную добычу в городе, за который отдали столько воинов? Добыча победителей законна, это наш древний обычай!

Слова Танбала понравились Ханкули, стоявшему среди группы нукеров, — это чувствовалось по кивку головы, по улыбке. Большинство нукеров также считали Танбала правым: если уж не все беки сумели овладеть такой добычей, что их удовлетворила бы, то что уж там перепало простым воинам, «завоевавшим» Самарканд, не кишлак какой-нибудь.