Бабушка

А как бабушка могла поехать? Наденька с Шурой и Сережей только что уехали в деревню, на дачу. Они каждое лето снимали и уезжали. Бабушка оставалась в городе сторожить квартиру. Без присмотра не оставишь – первый этаж, в глубине двора стоял тот бывший ихний гараж, приходи и грабь среди бела дня, никто и не увидит. К тому же два раза в неделю бабушка возила на дачу продукты, потому что в деревне, кроме молока и яиц, купить ничего было нельзя. В начале лета и картошки не купишь. Бабушка набивала авоськи и сумки снедью и ехала – на поезде, потом пешком, потом еще на пароме через Волгу. Близко да дешево дачу не снимешь. А без продуктов тоже их не оставишь.

Все это она не раз и не два за пятнадцать лет, хотя ее и не спрашивали, объясняла сыну и невестке: что уехать тогда она не могла, бросить семью, дом.

– Да что у вас там – бриллианты и норковые шубы, – посмеивался над ее оправданиями сын, – что сторож нужен?

– Пусть не шубы, пусть не бриллианты, – парировала бабушка, –а и то, что есть, если украдут, потом за десять лет не наживешь. Украдут старое, а покупать надо новое.

– Никто на такую ерунду не позарится, – стоял на своем сын. – Что это, сторожа из тебя сделали? Не к нам бы приехала, так в деревню бы лучше тебя взяли. Пылищей все лето не дышала бы.

– Какой ты странный, – удивлялась бабушка, – Я им что, за зиму не надоела? На одном пятачке вчетвером всю зиму и толклись, и толклись, никуда ведь не денешься, правда? Только летом уезжали, от меня, может, отдыхали.

И все-таки в бабушке где-то глубоко всегда жила за тот случай вина. Уж она не рассказывала, что, получив письмо, собралась было тотчас ехать, рассудила, что Шура может немного в городе пожить, но, как только, приехав на дачу, она о своем намерении заикнулась, Наденька сказала:

– Как же ты можешь сейчас ехать? Кто дома-то останется? А Игорь не такой уж маленький, в квартире соседи есть, присмотрят.

И бабушка не решилась даже намекнуть насчет Шуры, хотел бы, сам предложил, а она кто такая, чтобы ими командовать.

В дверях купе появляется Шура – опять у него лицо чересчур красное, опять выпил. Бабушка украдкой вздыхает.

– Отправление через пять минут, мать.

Бабушка начинает поправлять выбившиеся из шпилек волосы, – не та коса у нее нынче – между лопаток и кончается хвостик, а все же на пучок хватает, приличная еще из седых волос получается прическа. Бабушка поправляет прическу, натягивает шерстяной платок – его еще Наденька ей купила, в сорок девятом году, теплый и такой прочный оказался, – и тяжело подымается.

Коля тоже встает и смотрит на нее на маленькую откуда-то сверху. Раньше бабушка была среднего роста, а теперь укоротилась. И сын кажется ей громадным. Глаза у Коли серые, как у Наденьки, – они оба пошли в отца, и седины прибавилось в русых волосах: у них в роду рано седеют, у бабушки, поди, в сорок пять вся голова уже была белая. Федя дразнил ее «маркиза» – лицо молодое, темноглазое, а волосы как лунь. Еще один актер, в Большом драматическом, как где ни повстречаются, одно и то же повторял: «До чего ж у вас необыкновенная внешность, Катерина Ивановна!.. Как жалко, что вы не стали артисткой!» Скажет тоже – артисткой! Но все равно эти слова бабушке льстили, кому же не приятно услышать этакое?..

– До свидания, мама, – говорит Коля и целует ее. – Не хворай. И не давай этим субчикам на себе ездить, – он кивает в сторону Шуры. – Береги мать, – обращается уже к нему, – не обижайте ее.

– Кто ж ее обижает? – Шура пожимает плечами. – А ты попробуй заставь ее минутку на месте посидеть, у нее ж в одном месте шило.

Бабушка и не думает жаловаться сыну, но не удерживается, чтобы не ответить:

– Будет шило, когда тебя до булочной не прогонишь!

– Внуку не дала трудового воспитания.

– Внуку! Внуку! Тебе он не сын, что ли? Ему учиться надо. Легко ли на одни пятерки учиться? – несердито задирается с зятем бабушка. – И погулять не грех, молодой еще, не то что мы с тобой – старье.

– Гляди-ка, Николай, меня с собой сравняла. – Он вроде смеется, но, похоже, немного задет.

Коля лишь усмехается:

– Ты у нас совсем юноша.

– Юноша не юноша, а мужик я еще крепкий, – настаивает Шура. И поторапливает бабушку: – Пошли, как бы нам с тобой в Ленинград не уехать...

В трамвае сейчас уже поменьше народу, они легко входят и садятся друг против друга, трамвай трогается и едет, а бабушка ничего не видит – только лицо сына в окне уплывающего от нее вагона. И все мысли только о нем. Помолчав, делится ими с Шурой:

– Хорошо они все ж таки теперь живут. С тех пор как квартиру в шестьдесят четвертом получили. Две комнаты, у Коли с Ларочкой свой угол, у Игоречка – свой. А то столько лет теснились. Не лучше, чем мы, в нашем гараже.

Шура не отвечает, уставился в черное стекло. И слыхал уже не раз, и неинтересно ему все это. Но бабушке поговорить охота:

– Какое у Коли детство было тяжелое, а в люди вышел. Он трудиться любит. И Ларочка – культурная, образованная женщина... А что Наденька в институт не поступила, так не ее вина, ей работать пришлось, чтобы братья учиться могли. Наденька...

Но тут Шура вскакивает с места: