Бабушка

— Эх, ваша милость, кровь-то своя, наплакалась я вволю, но детям не жаловалась, не хотелось своим горем им свет застить. А одна-одинешенька никогда я не сидела; дети ведь не перестают родиться, и человек, коли захочет, всегда найдет о ком позаботиться. Соседские ребятишки вырастали у меня на руках, и мне казалось, что это мои собственные дети. Кто к людям с чистым сердцем идет, того любят… Как просили меня приехать в Вену!…Знаю, что там, как и везде, было бы кому обо мне подумать, да ведь это не ближний свет. Старому же человеку далеко ездить не след, ему лучше от своего угла не отрываться, как пару от горшка… Еще, чего доброго, Господь обо мне как раз тут и вспомнил бы, а мне хотелось сложить косточки в родной земле. Однако заболталась я, ваша милость, ровно на засидках… Не осудите моей простоты, — закончила бабушка, вставая с кресла.

— Я с удовольствием слушала твой рассказ, матушка. Ты не поверишь, как я тебе благодарна, — сказала княгиня, положив руку бабушке на плечо. — А теперь пойдем завтракать, думаю, и дети проголодались.

С этими словами княгиня повела бабушку в салон, где были поданы кофе, шоколад и всевозможные лакомства. Камердинер ожидал приказаний; по знаку княгини он бегом побежал за графиней и детьми. В мгновение ока появились они с Гортензией, которая сама развлекалась, как ребенок.

— Посмотрите-ка, бабушка, что нам дала Гортензия! — кричали все разом, показывая бабушке дорогие игрушки.

— Подумать только, отродясь я такого не видывала. Да поблагодарили ли вы хорошенько барышню?

Дети закивали.

— Вот удивятся Манчинка, и Цилька, и Вацлав, когда все это увидят!

— А кто это Манчинка, Цилька и Вацлав? — спросила княгиня, желая знать все с начала до конца.

— Я могу вам объяснить, дорогая княгиня; я уже все о них знаю, — живо отозвалась Гортензия. — Манчинка — дочь мельника, а Цилька и Вацлав — дети шарманщика; кроме них, у него еще четверо. Барунка мне рассказала, что они ходят в лохмотьях, питаются кошками, белками и воронами, а люди ими брезгуют.

— Потому, что они бедны, или потому, что они едят кошек и белок? — спросила княгиня.

— Вот за это самое, — ответила бабушка.

— Ну, белка не дурна на вкус, я пробовала, — заметила княгиня.

— Вы, ваша милость, другое дело: вы ели от баловства, а не от голода…Господь наградил шарманщика здоровым желудком. Дети, понятно, тоже много едят, а сколько заработаешь этой музыкой?… Что же делать, если жить приходится впроголодь, с одежонкой у них тоже одно горе и в избе — хоть шаром покати!

Между тем княгиня села за стол, Гортензия посадила детей около себя; бабушка тоже вынуждена была занять свое место. Гортензия хотела налить ей кофе или шоколад, но старушка отказалась, говоря, что не пьет ни того, ни другого.

— А что же ты завтракаешь? — спросила княгиня.

— Привыкла с малых лет утром есть похлебку, особливо кисело[51]; так уж у нас в горах повелось. Похлебка да картошка к завтраку, картошка к обеду, а без ужина и обойтись можно…В воскресенье кусок овсяного хлеба. Вот какова бедняцкая пища в Крконошских горах круглый год. Люди благодарят Бога, когда в этом нет недостатка. А то часто случается, едят одни отруби, да и то не досыта… У тех, которые живут поближе к долине, найдется немного гороху, пшеничной муки, капусты да разной зелени, а раз в год и кусочек мясца сварят. Им не житье, а масленица… А к господской еде простому человеку привыкать нельзя; дорогонько обходится, недолго и по миру пойти, да и силы она не прибавляет.

— Напрасно ты так думаешь, матушка: вкусная пища очень полезна. Было бы хорошо, если бы бедные люди могли каждый день съедать кусок мяса и запивать его чем-нибудь питательным. От такой еды они, я думаю, стали бы гораздо здоровее, чем от всего того, что съедают за целый день. — сказала княгиня.

— Недаром говорят: век живи, век учись; а я-то всегда думала, что господа оттого так бледны и худы, что кушают одни лакомства, которые не дают ни здоровья, ни сил…

Княгиня улыбнулась и ничего не ответила. Налив маленькую рюмку сладкого вина, она подала ее бабушке и сказала:

— Выпей, матушка, это полезно для желудка!

Бабушка приняла рюмку и со словами: «За здоровье вашей милости!» — пригубила ее: чтобы не обидеть гостеприимной хозяйки, она взяла и кусочек бисквита.

— Что там в скорлупках, которые ест госпожа княгиня? — спросил шепотом у Гортензии Ян.

— Это морские зверушки, они называются устрицы, — громко ответила графиня.

— Их бы и Цилька в рот не взяла, — продолжал Ян.

— Разные есть кушанья на свете, разные вкусы, мой милый мальчик, — отвечала графиня.

Во время этого разговора Барунка, сидевшая возле бабушки, сунула ей что-то в карман и шепнула:

— Спрячьте, бабушка, — это деньги. Барышня дала их для Кудрновых детей, я боюсь потерять.

Но княгиня услышала шепот Барунки и с любовью остановила взгляд на личике своей воспитанницы. Сердце бабушки наполнилось радостью, и она сказала растроганно:

— Да воздаст вам Господь, милостивая барышня.

Щеки девушки зарумянились; она погрозила Барунке, которая тоже смутилась.

— Вот обрадуются! — продолжала бабушка. — Хоть оденутся мало-мальски!…