Бабушка

— Ну и пусть. Зато везде побываем! — сказала Барунка, и Ян согласился с нею. Мать с грустью смотрела на погасшие свечки не в силах отделаться от предчувствия, что эта невинная игра предвещает будущее детей. 

— Принесет нам что-нибудь младенец Иисус? — тихонько спрашивали дети бабушку, когда начали убирать со стола.

— Ну, этого я знать не могу; слушайте хорошенько, не раздастся ли звон колокольчика, — отвечала бабушка.

Младшие дети застыли у окна, полагая, что так они лучше услышат, когда мимо пойдет младенец Иисус.

— Разве вы не знаете, что младенца Иисуса ни видеть, ни слышать нельзя? — удивилась бабушка. — Он восседает на светлом троне на небесах, а подарки послушным детям посылает через своих ангелов, они спускаются с ними на золотом облаке. Вы ничего не услышите, кроме звона колокольчика.

Дети благоговейно слушали бабушку, не спуская глаз с окон. В эту минуту на дворе мелькнул свет и раздался мелодичный звон. Все сложили руки, а Аделька тихо прошептала:

— Бабушка, ведь это младенец Иисус?…

Бабушка утвердительно кивнула головой. Тут в дверях появилась мать и сказала, что в бабушкиной комнате детей ожидает кое-что интересное от младенца Иисуса. Как обрадовалась детвора, увидев разукрашенную, всю залитую огнями елку, а под ней красивые игрушки! Раньше этот обычай бабушке был незнаком: простые люди не устраивали елок, но ей он очень нравился. Задолго до Рождества старушка напоминала дочери о елке и всегда сама помогала ее украшать.

— А ведь в Нисе и в Кладске тоже елки наряжали, помнишь, Кашпар? Ты уже порядком подрос, когда мы там жили, — обратилась бабушка к сыну, присаживаясь возле него у печки, пока внучата забавлялись своими подарками.

— Разве такое забудешь!…Что и говорить, хороший обычай. Ты, Терезка, молодец, что его переняла. Детям будет что вспомнить, когда жизнь завертит их, как соломинку, особенно если попадут они на чужую сторону. Я это на себе испытал, когда бродил по свету. Как ни хорошо порой было у хозяина, а мысль о родине не покидала меня. За то, чтобы дома у матери поесть каши с медом, пирожков с маком и гороху с капустой, я бы с радостью отдал все вкусные блюда, которыми меня угощали.

— Да-да… Это все наши кушанья… — с улыбкой кивала головой бабушка. — Ты позабыл только о сушеных фруктах.

— Помнится, я до них был небольшой охотник. В Добрушке они называются «заедки». А вот о чем я частенько вспоминал и что не я один любил послушать…

— Знаю, знаю, пастушьи коляды! Здесь тоже колядуют: погоди, скоро услышишь, — усмехнулась бабушка.

Едва успела она договорить, как за окном раздались звуки пастушьего рожка. Протрубив мелодию коляды, пастухи запели: «Христос рождается, славьте!…»

— Твоя правда, Кашпар. Без этой коляды, кажется, и праздник был бы не в праздник! — сказала бабушка, с удовольствием слушая пение.

Когда пастухи замолчали, бабушка встала и вынесла им обильное угощение.

На святого Штепана[86] мальчики отправились колядовать на мельницу и в домик лесника; если бы они не пришли в этот день, пани мама подумала бы, что у Прошковых обрушился потолок, и сама побежала бы на Старую Белильню. В свою очередь Бертик и Франтик приходили колядовать в долину.

Прошло Рождество. Дети уже говорили о том, что скоро праздник «Трех волхвов»: придет пан учитель и напишет на дверях их имена, а потом будет колядовать сам. После «Трех волхвов» пряхи справляли «Долгую ночь». Конечно, и на Старой Белильне, и на мельнице этот праздник проходил иначе, чем в деревне, где было много молодежи. Там выбирали короля и королеву, украшали цветами прялку, играли музыканты, и король дарил своей королеве витой хлеб в виде веретена. В этот день на Старой Белильне готовили вкусный ужин, потом собирались пряхи, пели песни, ели, пили и, заслышав под окнами шарманку, пускались на кухне в пляс. Приходил Томеш, являлись пан отец с лесником, еще кое-кто и бал разгорался. Пол в кухне был выложен кирпичом, но девушки на это не обращали внимания. Кому было жаль подметок, тот танцевал босиком.

— Ну-ка, бабушка, не тряхнуть ли нам стариной, — усмехнулся пан отец, выходя из горницы, где сидели старики, в кухню — к танцующей молодежи. Там же была и бабушка, присматривающая зa мелюзгой, которая путалась у всех под ногами вместе с Султаном и Тирлом.

— Ох, дорогой пан отец, было время, когда я плясала до кровавых мозолей на ногах. Парни, бывало, лишь завидят меня на пороге трактира или летом на гумне[87], кричат: «Мадлена идет, играйте каламайку или вртак!»[88] А Мадлена уже несется по кругу. Теперь — и, боже мой, не стронуться мне с места, как не оторваться пару от горшка.

— Э, полноте, бабушка, вы еще шустрая, как перепелочка, вам не грех и поплясать, — подшучивал мельник, вертя табакерку между пальцами.

— Вот вам плясунья, пан отец, она крутится, что веретено, — сказала, улыбаясь, бабушка, выводя в круг молодую жену Томеша, которая стояла за ними и слушала разговор.