Бабушка

Викторка достала платок, посмотрела на кровавые пятна, прочитала вышитое незнакомое ей имя. Лицо ее то краснело, то бледнело.

— Ох, девка, девка, не нравишься ты мне; что ж прикажешь о тебе думать?

— Думайте, что Бог меня оставил, что погибла я на веки вечные и нет мне никакого спасения!

«Это она, верно, в горячке бредит…» — подумала старуха, дотрагиваясь до щеки девушки: но щека была холодна, холодны были и руки, горели только глаза, устремленные на платок, который она держала перед собой обеими руками.

— Так слушайте, кума, — начала Викторка тихо. — Только никому не передавайте: я вам все расскажу. Эти два дня не видела я его — вы знаете, о ком говорю, но нынче, нынче с самого утра звенели у меня в ушах слова: «Иди за клевером, иди за клевером…», будто нашептывал мне кто. Поняла я, что это дьяволово искушение, знала, что солдат чаще всего бывает там, около нашего поля, сидит под деревом на пригорке, но я покоя себе не находила, пока не взяла платок и косу. Дорогой подумалось мне, что ведь сама я себе враг, а в ушах все звенит: «Иди за клевером, иди за клевером…Еще неизвестно, будет ли он там, чего же тебе бояться, ведь за тобой скоро придет Томеш». Эта мысль всю дорогу подгоняла меня. Глянула я на дерево — там никого нет. «Ну, если нету его, значит и бояться нечего», — решила я, взяла косу и собралась было косить. Но тут захотелось мне испытать свое счастье, поискать четверолистный клевер: я и загадала: если найду, значит буду счастлива с Антонином…Ищу, ищу, все глазоньки изглядела, никак не могу отыскать. Тут вздумалось мне глянуть на пригорок, и увидела я под деревом того солдата! Я быстро отвернулась, с маху наступила на терн, лежавший у дороги, и поранила себе ногу. Закричать не закричала, но так мне было больно, что в глазах потемнело, и я упала на землю. Вижу, словно во сне, кто-то взял меня на руки и понес; очнулась я от сильной боли. У ручья стоял на коленях солдат и обвязывал мою ногу намоченным в воде белым платком. «Боже мой, думаю, что же теперь со мной будет, не убежать мне от этих глаз… Одно спасенье — не глядеть». Боль не утихала, голова кружилась, но я даже не охнула, а глаз так и не открыла. Когда он дотрагивался до моего лба, брал меня за руку — я молчала, хотя порой по коже мороз пробегал. Потом он положил меня на землю и начал брызгать водой на лицо, другой рукой поддерживал мою голову; что мне оставалось делать — я должна была на него взглянуть… Ах милая кума, глаза его сияли, будто ясное солнышко: я снова опустила веки.

— Но все было напрасно — он заговорил! Ох, ваша правда, милая кума, он может околдовать одними речами; у меня и сейчас голос его звучит в ушах, все слышу его слова, что он любит меня, что я его жизнь, его счастье!…

— Ахти мне, грех какой! Сразу видать, что это дьявольские козни; какому человеку придет в голову говорить такое! Несчастная ты девушка, и что же ты сделала и как ему поверила, — горевала кузнечиха.

— Боже мой, как не поверить, когда тебе говорят, что любят!

— Говорят, говорят — ну и пускай себе! Все это враки; он хочет голову тебе вскружить!

— Я так ему и сказала, но он душой своей и Богом клялся, что полюбил меня с первого взгляда и только потому избегал говорить со мной и признаться, что не хотел связать жизнь мою со своей несчастной судьбой, которая его всюду преследует и не дает быть счастливым. Ох, уж я и не помню, что он мне еще говорил. Очень уж все жалостливое. Я во всем ему поверила, сказала, что сначала боялась его, что только от страха перед ним стала невестой, призналась, что ношу на сердце ладанку, и когда он попросил, — отдала ее, — закончила Викторка.

— Боже ты мой! — вскричала кузнечиха. — Она отдала ему освященную ладанку, отдала вещь, согретую на своей груди! Уж теперь ты вся в его власти, теперь и сам Господь Бог не вырвет тебя из его когтей, приворожил он тебя безвозвратно!

— Он мне сказал, что это колдовство и есть любовь и чтобы я никому другому не верила, — отозвалась Викторка.

— Да, да, рассказывай мне про любовь… Я бы ему объяснила, что это за любовь… Да что теперь проку! И натворила же ты беды, ведь это упырь; будет он сосать кровь из твоего тела, а когда всю высосет — задушит тебя, и не найдет твоя душа покоя и после смерти. А ведь какой могла бы ты быть счастливой!

Викторку как будто перепугали слова кумы, но через минуту она промолвила:

— Все равно… Я пойду за ним, если даже поведет он меня в ад. Все равно…Прикройте меня, я озябла, — шепнула Викторка, немного помолчав.

Кузнечиха набросила на нее теплых одеял, сколько нашла, а Викторке все было холодно. Больше она не проронила ни словечка.

Старуха и впрямь любила Викторку, и хоть рассердилась за то, что та выпустила из рук ладанку, судьба девушки, которую она считала погибшей, сильно ее печалила. Все, что Викторка ей рассказала, кузнечиха сохранила в тайне.