Бабушка

Дети между тем бегали везде, а сыновья охотника, Франик и Бертик, везде были первые и обо всем рассказывали гостям. В ту минуту, как мать показалась на пороге и звала их к полднику, они стояли перед домом, и маленькая Амина показывала свое уменье скакать через палку и приносить поноску. Они не заставили два раза звать себя.

— Сядьте хорошенечко под деревом, кушайте, да не слишком пачкайтесь! — напоминала им охотничиха, раскладывая полдник на столиках. Дети уселись, а собаки встали около них и смотрели им прямо в глаза.

Войдя опять в светличку, охотничиха просила бабушку рассказать о княгине, и бабушка рассказала слово в слово все, что и как было.

—  Всегда скажу, что у нее доброе сердце! — заметила охотничиха. — Когда сюда приедет, всегда спросит, что делают дети, а маленькую Аннушку всегда поцелует в лоб. Кто детей любит, тот хороший человек. Но слуги рассказывают о ней, будто она Бог знает какая!

— Угодишь черту, заслужишь ад! — отозвалась бабушка.

— Так, так, бабушка! — поддакивал охотник, — это справедливая пословица. Я согласен, что не нужно бы и желать лучшей госпожи, если б она не была окружена этими драбантами[51], которые ее только раздражают да лгут ей. А вся эта челядь только и делает, что у Бога время крадет. Как посмотришь, милая бабушка, на свет, так и подумаешь: кабы на вас да тысячу.... карликов! (Охотник едва не сказал: чертей.) Разве не досадно, как подумаешь, что эти великаны, ничего не умеющие, ни к чему другому негодные, как только стоять деревянною болвашкой на запятках, да в комнатах сидеть, получают столько же, сколько и я, и значат больше, чем я, между тем как я и в дождь, и в слякоть, и в метель должен шляться по лесам, день и ночь драться с ворами, обо всем позаботиться и за все отвечать! Мне не на что жаловаться, я доволен; но когда придет такое неумытое рыло, да нос вздернет кверху передо мной, так я бы его.... клянусь душой.... Эх, да что напрасно сердиться! — Охотник схватил стакан и с досады вытянул его разом.

— Да знает ли княгиня обо всем этом? И почему не решится никто донести ей, если случится какая-нибудь несправедливость? — спросила бабушка.

— Ну, к черту! Да кому же охота лезть в огонь? Я много раз разговаривал с ней и мог бы рассказать ей многое, но я всегда подумаю: Франц, молчи, ведь на тебя же, пожалуй, свалят! И она бы, конечно, мне не поверила, стала бы спрашивать тех высших, и тогда бы все пропало: ведь они все заодно, рука руку моет! Я говорил с ней еще несколько дней тому назад; она ходила по лесу с тем чужим князем, который везде с ней. Где-то встретили они Викторку и спрашивали меня о ней, княгиня ее испугалась.

— Ну что же вы ей на это сказали? — спросила бабушка.

— Да что было нужно, то и сказал ей, что это юродивая, но что она никому зла не делает.

— А что же она-то вам на это ответила?

— Села на траву, князь сел у ее ног, а мне приказали тоже присесть и рассказывать об юродивой Викторке и о том, как она помешалась.

— И ты охотно рассказывал? — поддразнивала жена.

— Ты ведь знаешь, жена! Кто ж бы не был рад услужить красивой женщине! А наша княгиня, хотя и не молода, но еще чертовски хороша. Ну, да что же делать? Должен был рассказывать.

— Вы шутник, кум! Уже два года, как я здесь живу, а вы мне все еще только обещаете рассказать подробно, как это случилось с Викторкой, и до сих пор я знаю это только кое-как. Впрочем я не красавица, приказать вам не могу и поэтому, вероятно, никогда не узнаю до конца историю Викторки.

— Ах, бабушка, вы для меня милее самой красивой женщины на свете, и если вам угодно слушать, то я хоть сейчас готов вам рассказать историю Викторки.

— Уж когда куманек захочет, так мягко стелет! — сказала усмехнувшись бабушка. — Если это не противно кумушке, то прошу вас рассказывать. Старый что малый, а вы ведь сами знаете, как дети любят сказки.

— О! Я еще не стара, а тоже люблю слушать! Ну, рассказывай, тятенька, рассказывай! Так время пойдет скорее! — заключила охотничиха.

— Маменька, дай нам, пожалуйста, хлеба! У нас нет уже ни кусочка, — раздался в дверях голос Бертика.

— Это невероятно! Во что это дети так много едят? — дивилась бабушка.

— Половину съели, а половину раздали собакам, серне да белкам: это всегда так. Ох, уж мне с ними просто ад! — сказала со вздохом охотничиха, снова принимаясь резать хлеб. Пока она ходила наделять детей и отдавала дочку няне, охотник набил себе трубку.

— Мой покойник, дай Бог ему царство небесное, имел тоже такую привычку: как начинал что-нибудь рассказывать, так уж трубка должна была быть готова, — говорила бабушка, причем глаза ее заискрились от приятного воспоминания.

— Я не знаю, точно эти мужчины уговорились: у всех у них есть эта гадкая привычка! — подтвердила охотничиха, еще в дверях услыхав бабушкины слова.

— Ну, не притворяйся, будто тебе эта привычка не нравится, ведь ты сама приносишь мне табак из города! — возразил охотник, закуривая трубку.