Бабушка

И снова прекращалась сказка. Но всего хуже было, когда бабушка поминала о Красной шапочке. Дети не могли слышать об этой сказке и тотчас убегали: при каждой другой сказке они могли бы упросить бабушку, а тут они не могли и заикнуться, если не хотели слышать повторение собственных своих слов. Зная, что бабушка другой сказки не расскажет, они уже терпеливо дожидались прях. Кристла всегда приходила первая, за ней Мила, потом Цилка Кудрны, знакомые Бетки и Ворши; иногда приходила и пани-мама с Манчинкою, иногда и охотничиха, а раз в неделю Кристла приводила молодую жену Томша, за которою он обыкновенно приходил сам. Пока пряхи обогревались и усаживались за самопрялки, говорилось о различных вещах. Если было у кого-нибудь что-либо новое в домашней жизни, если кто-либо слышал какую-нибудь новость — все рассказывалось. Наступал ли праздник, с которым связан был какой-нибудь народный обычай или поверье, и это подавало повод к разговору. Например вечером накануне Николы (6 декабря) Кристла тотчас спросила Адельку, опустила ли она чулок за окно: Николай угодник уже ходит в окрестностях.

— Чулок мне даст бабушка, когда я пойду спать, — отвечала девочка,

— Только вы не берите свой маленький чулочек, а попросите у бабушки большой, — сказала шутливо Кристла.

— Так нельзя, — отозвался Ян: — этак мы будем обмануты.

— Вам и без того Николай угодник принесет розгу, — дразнила его Кристла,

— Ведь Св. Николай знает, что у бабушки спрятана прошлогодняя розга, и что она нас никогда не бьет, — отвечал Ян. На что впрочем бабушка заметила, что Ян часто заслуживал розгу.

Люцин день (13 декабря) очень не нравился детям. Было поверье, что в эту ночь ходит везде белая, высокая, растрепанная Люция, и дети боялись, чтоб она не утащила их за непослушание.[100]

«Бояться глупо!» — говаривала бабушка и была всегда недовольна, когда дети чего-нибудь боялись. Она их учила не бояться ничего кроме гнева Божьего; но так как она слишком твердо верила во все поверья, то и не могла отучить от них детей, о чем всегда старался отец, когда дети начинали ему рассказывать о водяном, об огненном змее, о блуждающих огоньках или об огненных людях, которые иногда кувыркаются перед человеком как сноп соломы и еще требуют благодарности за такое освещение дороги и т.д. По понятию бабушки, вся природа была наполнена добрыми и злыми духами, она верила и в злого адского духа, посылаемого Богом в свет для искушения людей; она во все верила, но не боялась, храня в сердце твердую, непоколебимую веру в Бога; она знала, что в Его власти весь свет, и небо и ад, и что без Его воли не спадет ни единый влас с главы. Эту уверенность желала она поселить и в сердцах детей. Поэтому, когда Ворша в Люцин день заговаривала о белой женщине, то бабушка тотчас кричала ей, что Люция только отпивает ночи[101]. Всех лучше поступал в этом отношении Мила. Он всегда вырезывал детям сани, плуги, тележки, или драл лучину, и мальчики не отходили от него. Если же рассказывалось что-нибудь страшное, и Вилим крепче прижимался к нему, то Мила говорил: «Не бойтесь ничего, Вилимек: на черта у нас есть крест, а для чудовищей палка, так нам нечего их бояться!» Такое бесстрашие нравилось мальчикам, и с Милой они готовы были идти всюду, даже в полночь. А бабушка, кивая ему головой, всегда говорила: «Еще бы! Мужчина, так мужчина и есть».

— Это правда! Якуб не боится не только черта, но и управляющего, который хуже черта! — заметила Кристла.

— Ах, кстати! — вспомнила бабушка, как заговорили об управляющем: — надеешься ты, Якуб, попасть во двор?

— Не думаю: беда с двух сторон рушится на меня: тут еще приплелось много злых женщин, а они уже отпоют меня.

— Не говори так! Еще может быть все исправится, — грустно проговорила Кристла.

— Я бы желал этого не менее тебя, да не знаю как… Дочь управляющего крепко сердита на меня за то, что мы выкинули штуку с этим тальянцем. Она, говорят, о нем подумывала, а когда княгиня вследствие этой истории выслала его, то все ее надежды рухнули. Она беспрестанно жужжит управляющему в уши, чтоб он меня не брал во двор. Это одна, а другая — судейская Люция. Этой захотелось, чтоб я был ее королем в долгую ночь, а так как я не могу оказать ей этой чести, то судья будет на меня сердиться, и как Бог даст придет весна, я уже буду вероятно петь! «Бор, бор, мой зеленый бор! На войну я отправляюся!»... — и Мила запел, а девочки ему подтянули: одна Кристла горько заплакала.

— Не плачь, девушка! до весны еще далеко, но кто знает, что Бог даст, — говорила ей в утешение бабушка. Кристла отерла глаза, но все-таки была печальна.

— Не думай об этом, может быть, отец еще как-нибудь уладит, — сказал Мила, придвигаясь к ней поближе.

— Разве ты не мог бы быть королем без всякого обязательства? — спросила бабушка.