Бабушка

Но пацанов, изуродованных самопалами, поджигами, кустарными фейерверками с магниевой начинкой, было в Егорьевске пруд пруди. Кто — без пальца, кто — без трех, кто — без глаза, кто — с простреленными кишками. За кусками магния специально ходили на «самолетную свалку» возле аэродрома — да-да, в Егорьевске был свой аэродром, где садились даже «Ил-18»! Ну, не так уж часто садились… Может, раз в полгода. Или даже — раз в год. Время тогда текло по-другому, зима казалась эпохой, а лето — столетием… На этом аэродроме мы не только собирали куски магния, но и пускали в небо воздушных змеев, с воплем бегая по взлетной полосе с пробившейся в ее трещинах травкой — до тех пор, пока нашу ватагу курлы-мурловцев не избили в кровь местные парни из русанцевской банды — так называлась шпана с улицы Русанцевская, что рядом с аэродромом.

Да, так вот, о мышах-то. Значит, спала бабушка на своей чугунной дореволюционной кровати, и в мои добровольные обязанности входило каждое утро взбивать ей перину и застилать покрывалом. Мой ветхий диванчик с непременными для таких диванов откидными валиками по бокам притулился к бабушкиной кровати «голова к голове», а в образовавшемся углу стояла печка — царица жизни нашей.

И вот я, дошколенок, приколол кнопками в изголовье своего диванчика тетрадный листок, на котором цветными карандашами старательно вывел перечень своих повседневных дел, где, помимо заправки бабушкиной кровати, чтения книжек и подметания пола (а также тщетного зарока «Не грубить») значилось на полном серьезе: «Ловить мышей». Ибо кошки у нас после исчезновения Лиски больше не было и в дальнейшем не предвиделось по причине стойкой бабушкиной нелюбви к этим «стервам».

Бабушка с гордостью показывала этот перечень моих обязанностей своим знакомым и соседям, время от времени наведывавшимся к ней в гости. Гордилась бабушка, конечно же, только тем, что ее Санька в шесть лет уже умеет читать и писать. А вовсе не тем, что у него есть свои, пусть и маленькие, но все же — обязанности по хозяйству. Это ведь нормальным считалось тогда для всех детей, в любом возрасте, громе грудничков, понятное дело.

Бабушкины гости смеялись, увидев графу: «Ловить мышей». Меня это почему-то радовало и вдохновляло. Смеются — значит, одобряют. Даже, пожалуй, восторгаются. Смеялись и соседские мальчишки — Пашка и Ленька. Дружить с ними было трудно, их одобрения надо было заслужить — особенно Пашкиного. И Пашка, добрый, великодушный, спортивный парень, отсмеявшись, похвалил меня за то, что я ловлю мышей… Сказал: «Молодец, Саня! Ты один-единственный из всех мальчиков, кого я знаю, кто ловит мышей». Ах, как же я был ему за это благодарен, я готов был отдать ему свою копилку с мелочью, свой пластмассовый автомат с надписью «Страуме»!

Как ловля мышей выглядела на деле? Мышеловки стояли в темном чулане и промозглой, сырой кухне с керогазом и неприкосновенной, лишь по особым случаям — газовой баллонной плиткой. Там, где-то в стене под столом, жили мыши. Но в мышеловку они попадались очень редко, чаще — безнаказанно съедали кусочек черного хлеба. Если все-таки попадались, им обычно прихлопывало хвост или лапку, и бабушка, обнаружив такую мышь, отчаянно пищавшую и бившуюся в смертном предчувствии, долго добивала ее веником, прежде чем выбросить во двор.

На мою долю оставались мышата. Какими потайными ходами проникали они в горницу и спаленку-столовую — непонятно. Только, встав поутру и шлепая босыми ногами по холодным домотканым половикам, я вдруг видел катившиеся по полу серые и черные шарики… Это и были мышата. Затаив дыхание, боясь опоздать, я хватал веник и что есть мочи бил, бил. Потом брезгливо брал мертвого мышонка кусочком газеты, чувствуя пальцами его ребра, бросал в таз на кухне. И всякий раз почему-то приговаривал при этом: «Чем в таз, лучше — в нас!»

Эту поговорку бабушка повторяла, когда подъедала какие-нибудь остатки, и мыши тут были совсем ни при чем.

15

Значит, скоро я увижу в нашем доме крыс — я верил в это, я уповал, что приключение состоится, что бабушка не обманывает меня.

Я выходил на улицу, озирался. Солнышко слепило сквозь листву плакучей березы, впереди, там, где проходила центральная улица Советская с большим движением, маячил белый фанерный «Серп и Молот», огромный и нелепый. Возле бывшего дома стариков Мазиных, что справа от бабушкиного, сидел на дверной приступке пьяненький дядя Миша с серым котенком на коленях, чесал ему животик и улыбался.

— Как его зовут, дядя Миша? — спрашивал я соседа.

— Дымо-ок, — протяжно, любовно говорил дядя Миша. — Особый он, Саня. Особый этот котик. Ни за поллитру, ни за какие деньги его не отдам.

У дяди Миши, если верить ему, все было особое. Например, мотоцикл «Восход», который дядя Миша взял совершенно разбитым в хлам у друзей из милиции, а потом денно и нощно перебирал «от и до», сваривал что-то своим сварочным агрегатом, утащенным со стройки, а мы вместе с Ленькой и Пашкой смотрели на снопы искр, мечтая стать такими же «рукастыми мужиками», как дядя Миша… «Особый будет мотоцикл, вот увидите!» — подмигивал нам дядя Миша.