Бабушка, Grand-mere, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков

Теперь с нами жила бабушка. Ей уже было за семьдесят, и ее умственные способности заметно слабели, но физически она еще оставалась крепкой. Бабушка вставала первой в доме и до поздней ночи копошилась в своей комнате. Звук выдвигаемых и задвигаемых ящиков свидетельствовал о том, что бабушка что-то искала. Большая часть ее времени уходила на поиски, так как все вещи постоянно играли с ней в прятки. Велико было ее расстройство, когда выяснилось, что она не сможет присутствовать в училище на вручении награды Льву: ее любимец получал золотую медаль. Бабушка была вынуждена пропустить это торжественное событие, так как куда-то запрятала свой выходной шиньон. Всегда очень внимательная к своему туалету, она не могла себе позволить появиться в обществе без шиньона. «Я положила его здесь», – твердила она, беспрестанно возвращаясь на одно и то же место, как будто надеялась, в конце концов, найти там пропавшую вещь. И добавляла: «Чур-чур, дурака не валяй: поиграл и отдай!» Так взывала она к невидимым духам, которых подозревала в злых шутках.

Когда бабушке предложили место в богадельне для вдов при Смольном монастыре, она переехала туда на постоянное жительство. Бабушка осталась в моей памяти как необычайно яркая и цельная личность; о событиях ее жизни можно было бы написать интересную книгу[49].

С памятью наедине С. В. Гиацинтова [50]

Бабушка Прасковья Николаевна жила в Москве с нашей семьей и была всеобщей любимицей.

В ранние годы, до поступления в гимназию, мы – мама, папа, бабушка, старшая сестра Люся и я – жили в Зачатьевском переулке, занимая первый этаж белого двухэтажного особняка, казавшегося мне огромным. Из окна мы с интересом наблюдали, как въезжает во двор бочка с водой, вся покрытая льдом и огромными сосульками. Часто там раздавалось нечто среднее между кличем и пением: «Пастила, леденцы, конфеты», – и появлялся человек в фартуке поверх шубы: на голове он нес подушку, на ней покачивался лоток со сладким товаром. Иногда во двор заходили шарманщики с детьми, которые под музыку кувыркались на коврике.

Квартира наша была большая, с длинным коридором. Бабушкина комната соседствовала с детской, я часто ходила туда «в гости» пить чай. Мебель в ее комнате была начала девятнадцатого века, красивая, стильная: красного дерева секретер, трюмо, кресло, круглый стол с вышитой крестиком скатертью. Мне она, правда, не нравилась.

Настоящей роскошью и красотой казалась мне витрина аптеки Феррейна на Никольской – там были цветные шары и аквариум. Зато под диваном у бабушки стояли инкрустированные ящички с многими отделениями, а в них смоквы – варенья, которые она летом сама делала. Мы с Люсей строго по очереди «накладывали» к чаю – при этом разрешалось пробовать все подряд. У большого киота в углу комнаты горела лампада. Не уверена, что бабушка была так уж религиозна, просто, не задумываясь, исправно совершала все обряды. Одевалась она по «бабушкинской» форме: кружевной чепец, пелерина, широкая блуза, на носу очки. Наши шалости воспринимала всерьез и удивленно глядела выпуклыми голубыми глазами. Мы любили ее изумлять.

Была она необыкновенно добра, нежна и наивна. Все люди казались ей хорошими, родственники – благородными, внучки – красотками, всех хотелось одарить, осчастливить. И добро она делала весело, из какой-то внутренней необходимости. Бабушка жила независимо, на собственный небольшой капитал, который давал ей возможность помогать рассованным по учебным заведениям родственницам, приходившим к ней в воскресные дни. А когда сама собиралась с визитом, вызывала горничную. Но голос у нее был слабый, поэтому она отворяла дверь своей комнаты, очень грозно стучала об пол палкой с резиновым набалдашником и жалобно кричала: «П-о-л-ю!» Ей специально провели в комнату звонок, но бабушка не принимала его во внимание. Взявшись под руки, они с Полей выходили к воротам, где ждал извозчик. К извозчикам бабушка относилась настороженно: она была убеждена, что все они – пьяницы, а главная их задача – погубить ее. Если сани вдруг заезжали вбок, бабушка хватала извозчика за кушак, била кулачком в спину и бессильным шепотом бранилась. Все кончалось благополучно, бабушка щедро расплачивалась, приговаривая: «Смотри, не пей!» Все это очень веселило возницу, который изящно определял ее: «Бабка ваша – чистая муха».

Если бабушка уезжала за покупками «в город», как тогда говорили, мы ждали ее возвращения со смутным предчувствием неблагополучия. Действительно, из передней раздавался расстроенный голос:

– Лилинька, посмотри, какую я себе гадость купила! Непременно поезжай и поменяй! – взывала она к маме. Покупка оказывалась отрезом красивого дорогого шелка.

– Мама! Прасковья Николаевна! Ведь это хорошо, ведь вы выбирали! – уговаривали бабушку родители.

– Мало ли что выбирала. Они ведь и уговаривать мастера. Нет, нет, менять – видеть не могу! – В голосе бабушки смертельная ненависть, какую в ней и предположить трудно.