Бабушка, Grand-mere, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков

Впрочем, что было до войны, я помнить не могу. – А. О.). Елизавета Петровна сама напоминает Бетси Тротвуд из “Давида Копперфильда”: среднего роста, крепкая, строговатая леди… в рабочем платье, в садовых перчатках без пальцев; в корзинке, висящей на локте, лежат ножницы, секатор, бечевка – она все утро в саду, ухаживает за цветами. Ее любимое детище – породистый душистый горошек, арка-аллея из вьющихся стеблей с крупными, нежно благоухающими цветами всех оттенков радуги. А по бокам лестницы на балкон тремя уступами пламенеют в ящиках замечательные настурции: от огненно-красных и ярко-оранжевых до ярко-желтых. Не все допускаются на балкон и в дом, знакомая молодежь идет прямо на площадку, и не всякий может на ней играть, сама игра лучше и строже, чем у Толоконниковых и Невских (в соседнем дачном поселке за каналом – Свистухе. – А. О.), – здесь не принято кидаться как попало, стараются добиться мастерства, выигрыша, успеха. Лучше всех играет в теннис Кира – черноволосая, черноглазая, всегда оживленная, легкая, с огоньком: такой мне представляется Наташа Ростова. Наля Сперанская – беленькая, стриженая, современная… По пути на площадку я мимоходом заглядываю направо, на высокий застекленный балкон, где бывают за столом недосягаемые люди: художник Нестеров, композитор Василенко, хирурги Постников и Юдин, писательница Щепкина-Куперник… Что влечет их сюда? Несомненно, уникальная личность Владимира Петровича Филатова. Живя постоянно в Одессе, занимаясь научной работой, руководя прославленной клиникой, он приезжает летом отдыхать к сестре, потому что любит нашу Влахернскую и своих близких…» Начало Отечественной войны Сперанские встретили на даче. Сперва казалось, что немцы никогда не дойдут до Москвы и война будет проходить где-то на западе, как это было в Первую мировую. Но уже к концу июля 41-го до обитателей Туриста стали доноситься звуки отдаленной артиллерийской канонады, а в небе стали появляться немецкие бомбардировщики, пролетавшие бомбить Москву. Стало ясно, что надо срочно уезжать. К тому времени молодые мужчины семьи Сперанских уже были мобилизованы в армию: мой отец, окончив авиационное училище, стал летчиком, а дядя Сергей попал в инженерные войска. Дед получил назначение в г. Молотов (бывшую и теперешнюю Пермь), и в сентябре 41 – го вместе с женой и детьми М. Н. Побединского Колей и Марой, с 12-летним сыном В. П. Филатова Сережей и моей двоюродной сестрой Мариной Сперанской мы уехали на восток, сначала на поезде до г. Горького, а потом на барже вниз по Волге и затем вверх по Каме.

После похода за грибами, 1940

Жизнь в Молотове была ужасной. Дед долго не мог найти ночлега, несколько ночей провели на вокзале. В своих воспоминаниях он пишет: «Найденная, в конце концов, комната в развалющей избушке требовала большого ремонта: пришлось делать рамы, вставлять стекла, забивать стены… Когда начались морозы, там так было холодно полом, что на стенах внизу стал намерзать лед. Пришлось переехать в еще худшее, грязное, более тесное помещение». За обедом ходили «в столовую… на другом конце города. Этот обед состоял из болтушки с небольшой добавкой крупы, или макарон, или гороха, а на второе полторы оладьи или в лучшем случае два яйца. Впрочем, иногда бывала каша из рубленой пшеницы с каким-то маслом. Это давалось в столовой для научных работников, и получал это только я. Иждивенцы не получали ничего». А иждивенцев у деда было ни много ни мало – шесть человек! Весной 42-го года заболели пневмонией Елизавета Петровна и Наля. «Это был кошмарный период жизни в Молотове, – вспоминал дед. – Я думал, что потеряю Лизу, очень истощенную и ослабленную предыдущей жизнью. Но, по счастью, все обошлось благополучно… благодаря сульфидину». Сам я плохо помню жизнь в эвакуации (мне было тогда 4 года), но отдельные эпизоды в памяти сохранились. Помню подвал, в котором мы жили, и стенку под одеялом, покрытую пятнами наледи, помню страх, когда пропала моя мать: она отправилась за продуктами в деревню и заблудилась, ее привезли на третий день всю обмороженную. Были радостные моменты: снежная горка во дворе, мешок с неочищенным рисом, который привез из Ташкента от В. П. Филатова какой-то его знакомый. Этот мешок риса, можно сказать, спас нам жизнь, и мы ели его в течение всей голодной зимы 1941—42 годов.