Бабушка, Grand-mere, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков

А бабуля уже не ела ничего и вдруг попросила яблоко. И мы с мамой пошли его искать. Кто-то сказал о складах на Никольской (наверное, ведомственных). После блуждания по замерзшим дворам мы оказались перед дверью в подвал, откуда так пахло яблоками: он был ими завален! Какой-то толстый мордатый мужчина презрительно отказал нам. Бабуля умерла в феврале 42-го после долгих мучений. Мама утром разбудила и сказала: «А бабуля уснула. Навсегда». По маминой просьбе я отнесла бабуле распустившиеся у меня на окне тополевые веточки. Страха я не помню, только жалость к маме.

К счастью, остались бабулины фотографии и письма…

«Солнышко души моей…»

© Н. Г. Подлесских, 2008

Я никогда не знала свою бабушку, не сидела у нее на коленях, не слышала увлекательных сказок, на которые она была большой мастерицей… Не знала я также и своего деда. Оба они умерли до моего рождения.

Моя мама рассказывала, что ее отец и мой дед Александр Владимирович Жиркевич (1857–1925) служил в военно-судебном ведомстве, печатался как поэт и прозаик в столичных и провинциальных журналах, собрал большую коллекцию картин, которую подарил Симбирскому (Ульяновскому) музею. Много лет дружил с И. Е. Репиным. Дослужившись до звания генерал-майора царской армии, продолжал заниматься филантропической деятельностью среди военных арестантов. Тогда в детстве это было то немногое, что я знала о своем деде… О бабушке Екатерине Константиновне Жиркевич (урожденной Снитко, 1866–1921) я знала еще меньше. Слышала, что она, в отличие от деда, была из состоятельного дворянского рода, получила блестящее домашнее воспитание и, выйдя замуж, стала преданной женой и матерью шестерых детей. Настоящее же знакомство с бабушкой началось много позднее, когда я стала работать с огромным архивом Александра Владимировича Жиркевича. К счастью, сохранился не только семейный архив, но и дневники деда, рукопись его воспоминаний «Потревоженные тени», многочисленные фотографии и сотни писем Екатерины Константиновны и Александра Владимировича – летопись их счастливой совместной жизни. Долгие годы бабушка оставалась для меня в тени своего замечательного мужа, пока я не прочитала его воспоминаний. Когда бабушка умерла в 1921 году, он записал в дневнике: «Уже одно то, что меня любила и уважала такая женщина, заставляет радостно биться мое сердце! Значит, было же что-либо в моей жизни и личности такого, что встречало ее любовь и сочувствие! Значит, и я прожил на свете недаром…» Несомненно, мой дед сумел реализовать в жизни свои принципы и интересы благодаря поддержке «любимой Каташи». Человек неуемной энергии, абсолютно лишенный чувства лени, обладавший феноменальной памятью, он заполнял свою жизнь большими и малыми делами. Военный юрист, литератор, коллекционер, общественный деятель. Его называли последователем доктора Гааза за милосердную помощь военным арестантам, заключенным, раненым, вдовам, сиротам, то есть «униженным и оскорбленным». Даже во время страшного поволжского голода он неизменно следовал своему девизу: «Спешите делать добро…» и «Один в поле воин».

Катя и Андрюша Снитко, 1879

В 1922 году он передал, фактически даром, свою почти двухтысячную коллекцию живописи, графики, рисунков, эскизов, предметов историко-культурного значения в Симбирский (Ульяновский) художественно-краеведческий музей, назначив сумму, равную стоимости проезда по железной дороге от Симбирска до Вильны. Многие пожимали плечами, называя это донкихотством. Опись коллекции Жиркевича начиналась словами «Родине и русскому народу». В коллекции работы К. Брюллова, Зарянко, Айвазовского, Верещагина, Репина и других замечательных русских и зарубежных художников.

В 1925 году Александр Владимирович передал свой личный архив музею Л. Н. Толстого в Москве с уникальными документами, связанными с именами Апухтина, Полонского, Кони, Толстого, патриарха Тихона, Фета, Верещагина, Нестерова и др. В памяти старожилов сохранилась легенда, как дед приехал в Москву в калошах, подвязанных веревочками: по дороге его обворовали. Ожидая разрешения на выезд в Вильну, он помогал сотрудникам музея разбирать свой архив. Музей приютил его.

И около двух месяцев дед вынужден был спать на столах в холодном помещении музея. Скудная еда, пошатнувшееся здоровье, одиночество… В таком состоянии он пишет для старшей дочери Марии воспоминания «Потревоженные тени», где самые яркие страницы посвящены жизни моей бабушки, которую Александр Владимирович ласково называет Мамочкой:

«Детство Мамочки вообще было безрадостно благодаря болезни ее матери (чахотка), которая обратила дом не то в монастырь, не то в лазарет. Мамочка, по обычаю своему – не жаловаться, а все сглаживать, смягчать, извинять – и тут не любила жаловаться на судьбу, стараясь обходить молчанием скорбные страницы своего раннего прошлого. <…> Зная Мамочкину натуру, я хорошо себе представлял, как тайно, глубоко она страдала, видя угасание любимой матери».