Бабушка, Grand-mere, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков

Наконец, у нас пошли дети. Первым родился здоровый, полновесный мальчик Гулеша (Сергей – Сережа – Сергуля – Гуля, как мы его все звали). Родился он в той же квартире, в доме Зайончика, по Мостовой улице г. Вильны, где мы праздновали свадьбу и жили первый год с лишком. Не забуду всех тех волнений и ожиданий, которые предшествовали появлению на свет Божий нашего первенца.

Мамочка всегда была глубоко религиозна, не только в узкоправославном, церковном духе (чему способствовала ее семейная обстановка и влияние дяди Павла Васильевича Кукольника, матери Марии Алексеевны и Тети Варвары Ивановны Пельской), но и как настоящая христианка, свято убежденно проводившая в жизнь свою и ближних Евангельские заветы о любви, милосердии, помощи страждущим, прощении врагов и т. д. В жизни моей я не видел другой такой же истинно христианской женщины, какой была она. Все это я говорю для того, чтобы объяснить, с какой верой в Бога, с какими практическими приготовлениями Мамочка готовилась к первым родам. Приглашенный акушер отрекомендовал опытную акушерку, которая, посещая Мамочку, время от времени, в период ее беременности, и явилась по моему зову, когда начались первые родовые боли (схватки). Я видел, как, ложась на кровать, которая могла обратиться в смертное ложе, Мамочка усердно молилась, приложившись к любимым ее иконам и положив под подушку тот крест с мощами, который теперь у тебя хранится. Не желая, чтобы я видел ее страдания (то есть сам страдал), Мамочка настояла, чтобы я при родах не присутствовал, а ждал окончания их в соседней комнате, что я исполнил. Проходили часы, а в Мамочкиной комнате царило безмолвие. Изредка выходила ко мне Тетя, чтобы, по поручению страдалицы, успокоить меня заявлением, что все идет нормально. Сколько прошло времени в томительном ожидании – не знаю… Наконец-то раздался голос, совсем мне незнакомый, так странно и дерзновенно прозвучавший из той комнаты, в которой до того царила зловещая, пугавшая так меня тишина, голос моего сына, о благополучном появлении которого на свет Божий объявила мне вышедшая ко мне с радостным, хотя и измученным лицом Тетя. Мы обнимались с нею, целовались, плакали. Минут через десять, когда все в спальне было приведено в порядок, меня, наконец, туда впустили, и я увидел Мамочку, слабую, но сиявшую внутренним светом, мне улыбающуюся счастливой улыбкой матери, а возле нее маленькое, краснолицее, сопящее существо – Гулешу, завернутого в пеленки и одеяло… Надо ли много говорить о том, что мы переживали с Мамочкой в эти минуты <…>

Если и ранее Мамочка не любила “света”, выездов, балов, туалетов, драгоценных украшений, вообще всего того, что Пушкин так удачно назвал в “Евгении Онегине” “ветошью маскарада”, то с появлением Гули она вся ушла в интересы детской, представлявшей всегда (как и в те дни, так и при появлении на свет Божий) образец порядка, чистоты, гигиенической обстановки. <…> Лучшей комнатою в наших квартирах всегда считалась детская, так образцово обставленная Мамочкою, что все удивлялись ее порядкам. Мамочка, забывавшая о своих интересах, никогда не имела особых комнат, будуаров, гостиных, приемных и т. д., а помещалась вместе с вами, детьми, терпя все неудобства, связанные с подобной обстановкою. С раннего детства она, ревностная, православная христианка, приучала и вас к молитвам, посещению храмов, исполнению обрядов и т. п. В эту сторону жизни я не вмешивался, предоставив Мамочке делать, что ей было угодно, тем более что сам я, к ее великому огорчению, вскоре после появления Гули и Варюши, стал охладевать к Православию, обрядовой ее стороне, оставаясь лишь (на всю жизнь) верным поклонником красоты православного богослужения и церковных песнопений. На этой почве – разницы во взглядах на религиозные вопросы – у меня с Мамочкой сначала происходили недоразумения и пререкания, вносившие некоторый разлад в нашу мирную, счастливую, полную довольства семейную жизнь.

Е. И. Жиркевич с детьми Сережей и Варей, 1894

Но и тут Мамочка наша осталась верна себе: она оставила меня в покое (перестала упрашивать говеть, исповедоваться, причащаться), молясь Богу, чтобы он привел меня на тот путь, по которому так убежденно шла она к “царствию небесному”. Во время постов для меня устраивался особый, скоромный стол. И тут она умела поступаться своими убеждениями, прощать чужие слабости и недостатки. Недаром же, еще при жизни Мамочки, я глядел на нее как на святую, как на подвижницу, никогда не жившую для себя, а всегда, во всем соблюдавшую интересы ближних, особенно “страждущих и обремененных”… Такой и сейчас она живет, светит и греет в моей душе <…>.