Бабушки (сборник)

Он согласился. И был весьма доброжелателен. Но я в этом увидел какое-то равнодушие. Пока мы шли к моей веранде, которую я построил так, чтобы с нее открывался вид на сады и море, я все думал, что могло значить это «у нас».

Мы сели. Я хлопнул в ладоши и попросил принести нам чего-нибудь перекусить. Я смотрел на сына в поисках признаков раздражительности, и, как мне показалось, увидел их. До этого мы довольно долго не разговаривали. По-моему, несколько лет. Связано это было с тем, что когда мы все же заводили беседу, мне казалось, что я стучу в запертую дверь.

— Бора, — сказал я, — не будет больше ни садов, ни строительства, ничего. Ты, должно быть, знаешь, что нам больше не дают рабочих, только для сельского хозяйства.

Сын посмотрел на меня, как мне показалось, озадаченно. Даже голову почесал — этот придурковатый жест он явно перенял не от нас, его родителей.

— Мы же строим стену. Когда доделаем, будет красиво.

— Но не будет полей, садов, дамб. Понадобится рабочая сила, чтобы поддерживать ее в надлежащем состоянии. Силосы приходят в упадок. И дороги тоже.

— Мы об этом позаботимся.

Опять это мы.

— Бора, ДеРод никогда ничего не ремонтировал, не чинил, не посадил ни единого дерева.

Сын как будто бы снова задумался.

— Но, отец, ДеРодом все восхищаются. На Празднике Восхваления все армии пели о новом саде и о новых силосах!

Тут до меня дошло. Мои былые представления о том, что возможно, а что нет, рухнули: Бора — да и все остальные — верили, что за всеми нашими достижениями стоит ДеРод.

— А почему ты не пришел на церемонию? На это обратили внимание. Вашей старой компашки никогда не бывает!

— А нас приглашали?

Теперь сын был уже явно раздражен:

— С каких это пор старикам нужны приглашения?!

— Двенадцати, — сказал я, — Совету Двенадцати. Который заботился о Городах.

— Но вы же наша семья, — ответил он, — члены Семьи.

Этого термина я еще не слышал.

— Послушай меня, — не сдавался я. — Очень важно, чтобы ты понял.

Я перечислил все наши достижения нескольких последних циклов.

— Это сделали мы. Двенадцать. А не ДеРод. А теперь нас лишили возможности продолжать работу.

— Это все старая песня, — наконец сказал сын.

Я не знал, ни что на это ответить, ни как все ему объяснить. Вдруг перед моими глазами предстало сердце, основной источник нашей пульсирующей боли. Фестивали сказаний и песен. Их-то Бора наверняка помнит, должен помнить! Он на них воспитывался. С его женой я разговаривал нечасто, она была женщиной приличной, хотя не очень глубокой, и, заводя беседу на любую тему, не связанную с детьми или бытом, я сталкивался с непониманием. Бора тоже не встречал мои слова с полным согласием, основанным на нашем общем опыте. Но и не такими уж пустыми были его глаза, как у нее!..

— Когда ДеРод отменил старые фестивали, — начал я, прекрасно понимая, какая обида звучит в моем голосе, — он уничтожил саму душу и сердце Городов.

— Но у нас же есть фестивали, — возразил сын. — Недавно прошел большой армейский слет, там пели прекрасные песни.

На его лице появилась ухмылка, словно он смеялся вместе с каким-то невидимым мне соратником:

— У нас отличные новые песни!

— Бора, не надо. Ты должен вспомнить. Тогда все было по-другому, разве нет?

Он скривился, подался вперед, уперев руки в бедра, словно собираясь подскочить и уйти. Сын смотрел на меня, ничего не скрывая. Бора знал, о чем я говорю. Я понял, что на каком-то этапе, возможно, когда ему предложили работу в армии ДеРода, моему сыну пришлось пойти на некоторую сделку с совестью, если не с памятью.

— Не вижу в этом смысла, — сказал он. — Это было тогда. Старая команда хорошо справлялась. Этого я не отрицаю.

— Старая команда — это твоя бабушка, великая Дестра, и Совет Двенадцати.

— Но ДеРод ведь тоже был одним из вас, разве нет?

Он и не понимал, как ранит меня этим вопросом. Как часто я пытался вспомнить, насколько ДеРод действительно был одним из нас. Я помнил, как он пел. Но вот рассказывать у него склонности не было. Насколько он был одним из нас?

Бора поднялся, давая мне понять, что разговор закончен.

— Не понимаю, из-за чего ты переживаешь, — подытожил он.

Вскоре после этого он достроил еще одно крыло, куда и переехал, а хозяйством начал заведовать мой внук, его сын. Этот молодой человек опозорил нашу семью, родственную семье ДеРода, выбрав в жены девушку, которую Бора отказывался признавать. Она была из Варваров, из какого-то города по ту сторону гор. Трофей. Но в ней была свойственная им дикая развратная красота, она работала танцовщицей в таверне. Внук мой вырос просто неуправляемым, он издевался над своими отцом и матерью, а зарабатывал торговлей нежеланными детьми иммигрантов, то есть Варваров. До тех пор, пока ДеРод не прослышал о его браке и о том, что отец отказался от него. ДеРод дал ему другую работу, он стал поставщиком для армии, хотя продолжал жить на грани закона. Бора ни с сыном, ни с невесткой не общался.