Бабушки (сборник)

Лишь от ревности можно было так плохо думать о Мэри, яркой и привлекательной смуглой молодой женщине. Но сейчас она не была красива; маленькое лицо, бледное, как побелка, тонкие губы. Тереза увидела пачку писем. Посмотрела на четверку за столом. Они замерли, как будто играли в «море волнуется раз». Их свет словно иссякал на глазах. Конечно, в такой прекрасный день это сложно было заметить, но они теперь совершенно не двигались, словно окаменели. А Мэри все смотрела — то на Лил, или Лилиан, то на Роз, или Розанну; переводила взгляд на Тома, потом на Иена, и снова, и снова по кругу.

Повинуясь какому-то импульсу, который Тереза и сама не распознала, она достала из холодильника кувшин с водой и налила стакан, а потом побежала к Мэри. Та медленно повернула голову, недовольно посмотрела Терезе в лицо и стакан не взяла. Тереза села. Мэри привлек блеск воды, она протянула руку, но потом отдернула: она у нее тряслась слишком сильно, стакан было не удержать.

Тереза вернулась к своему окну. Для нее день помрачнел. Она тоже задрожала. В чем же дело? Что случилось? Произошло нечто ужасное, фатальное!..

Мэри наконец поднялась, с трудом преодолела расстояние до стола, где сидела Семья, и опустилась на стул, стоявший на некотором расстоянии от них: она не была частью их целого.

Они смотрели на пачку писем в ее руках.

Никто не двигался, все смотрели на Мэри. И ждали.

Начать говорить предстояло ей. Но нужно ли? У нее дрожали губы, она сама вся тряслась, казалось, что она вот-вот упадет в обморок, а ее укоряющие глаза все еще пронзали то одного, то другого. Том. Лил. Роз. Иен. Рот у нее скривился, словно она откусила какую-то кислятину.

— Что с ними, что? — гадала Тереза, пристально вглядываясь из окна, и хотя еще меньше часа назад она решила, что никак не может уехать с этого побережья, оставить эту благодать и изобилие, теперь она начала думать, что отсюда надо бежать. «Я откажу Дереку. Лучше убраться отсюда».

Элис, девочка, сидевшая на коленях у Роз, со вскриком проснулась и увидела маму: «Мама, мамочка», — и протянула к ней руки. Мэри смогла заставить себя подняться, обошла вокруг стола, держась за спинки стульев, и взяла Элис.

И тогда на коленях у Лил проснулся и второй ребенок. «А где моя мама?»

Мэри протянула руку к Ширли, и уже через миг обе девочки сидели у нее на коленях.

Они уловили настроение Мэри, ее страх, злость, некую обреченность и захотели вернуться к бабушкам. «Бабуля, бабулечка». «Хочу к бабушке».

Мэри крепко сжала их обеих.

На лице Роз появилась легкая горькая улыбка, словно она сообщила кому-то глубоко внутри себя о том, что пришли плохие новости.

— Бабушка, ты завтра поведешь меня на пляж?

И Элис:

— Бабушка, ты обещала, что мы пойдем на пляж!

Наконец дрожащим голосом заговорила и Мэри. Но сказала лишь:

— Нет, вы не пойдете с ними на пляж, — а потом напрямую и взрослым женщинам:

— Вы не будете водить Ширли и Элис на пляж.

Это было и осуждение, и приговор.

Лил неуверенно, даже робко, произнесла:

— Скоро увидимся, Элис.

— Не увидитесь, — сказала Мэри. Она встала, держа обеими руками детей, а пачку писем засунула в карман своих слаксов.

— Нет, — яростно повторила она — наконец начали прорываться чувства, отравлявшие ей душу. — Нет. Не увидитесь. Никогда. Вы никогда их больше не увидите.

Она развернулась и потащила за собой детей.

Ее окликнул муж, Том:

— Мэри, погоди минутку.

— Нет, — и она изо всех сил поспешила вниз по тропинке, спотыкаясь, волоча за собой девочек.

Ну и теперь, естественно, четверо оставшихся, старшие женщины и их сыновья, должны же были что-то сказать, внести ясность, все объяснить? Ни слова. Они сидели сжавшись, поникнув, помрачнев, потом наконец один из них заговорил. Это был Иен, он обратился к Роз с интимной страстью, широко распахнув глаза, а по губам было видно, как он напряжен и зол:

— Это ты виновата! Да, ты. Я тебя предупреждал. Во всем виновата ты.

Роз ответила злобой на его злобу. Она рассмеялась. Это был жесткий, злой и едкий смех, раскат за раскатом.

— Я виновата, — ответила она. — Конечно. Кто же еще?

И снова захохотала. Это хорошо бы смотрелось на сцене — такой смех, — но по ее щекам потекли слезы.

Мэри, уже скрывшаяся из виду, к этому времени дошла до конца дорожки, где встретилась с Ханной, женой Иена, которая не могла даже видеть виновных, по крайней мере, при Мэри, потому что ее ярость была не так велика. Она позволила Мэри идти одной, а сама осталась ждать, преисполненная сомнений, страданий и упреков, бурливших в ней все сильнее и готовых вырваться наружу. Но она не хотела, чтобы все это вылилось в гнев, нет, ей нужны были объяснения. Она взяла у Мэри Ширли, и вот они обе, с дочками на руках, стояли на тропинке, возле забора из свинчатки, отделявшего соседнее кафе. Они молчали, но смотрели друг другу в глаза, Ханна жаждала подтверждения, и получила его.

— Ханна, это правда.

И — этот смех. Смех Роз. Раскатистый и резкий, смех победителя — вот что услышали Мэри и Ханна, и он стегал их, а они сжимались от жестокости этого звука. Удары хлыста все падали им на спины, и они содрогались.