Бабушкин сундук

Незаметно для себя, овеваемый ветром, колеблемый в колыске, я заснул.

Проснулся от слов отца:

— Вставай, Бублик… Приехали… — и увидел, что телега стоит в крестьянском дворе, у хаты, и что мужик уводит лошадей в конюшню.

Я покорно слез.

Отец ввел меня в хату. Баба, хлопотавшая у стола, ставила на домотканную скатерть миску с пирожками, другую с борщом и еще одну — с варениками в сметане, потом сказала:

— Ешьте, что Бог послал…

Сама же, подпершись рукой, отошла к печи и стала у рогачей и кочерг, и оттуда, улыбаясь, приветливо смотрела на нас.

Вошел и подводчик, перекрестился и сел за стол, а на слова отца ответил:

— Нехай постоит!.. Баба ведь…

СТАРОЕ И ВЕЧНОЕ

Есть такая порода людей: что ни скажи, они отвечают: “Ну зачем же о старом? Оно рухнуло, и Бог с ним…” Вот, тут-то мы и поговорим! Рухнуло — да, конечно, старое рухнуло! Но что же хорошего нового на его месте? Допустим, стоял дуб. В него ударило молнией, образовалось дупло, а дуб все стоит, зеленеет, и даже не наклонился как-либо вбок. Тут пришли досужие дровосеки, дуб добили, порубили на дрова, вытащили даже пень из рыхлой земли, чисто так место сравняли. Ну и что же? Был ветвистый, дупляной дуб, зеленел, а теперь пусто. Вот вам “старое” и “новое”. Кому и зачем нужно пустое место? Да собственно, никому. А на старый дуб приходили любоваться, в его ветвях птички гнезда вили, пели, стрекотали. Так и вся Русская жизнь была. Кому — подходила, а кому — не нравилась, но были все у себя дома. Может, с точки зрения американских деревянных коробочек, наши дома были стары и неудобны, но нам они вполне подходили. Кто хотел, оставлял соломенную крышу, кому не нравилось, покрывал железом, красил в зеленый, или красный цвет. Каждый по-своему. Иные крыли черепицей, или тесом, но в доме было тепло зимой, прохладно летом, и на чердаке было раздолье. Там можно было сушить фрукты, грибы, ягоды, держать связки лука, чеснока, красного перцу. В небольшие оконца светило солнышко, крыша за день нагревалась так, что копченая колбаса собственного изделия в три недели дозревала, и готова была к употреблению. Окорока бывали в месяц готовы, их можно было уносить вниз, в провизионную комнату и там подвешивать. Копченый рыбец доходил в тишине, вдали от мух, и тоже его перекладывали в марлевые мешочки и несли вниз. Грибы были сухими и могли еще хоть до будущего Великого Поста висеть. С ними ничего не делалось. Мед вызревал и сахарился. Его выламывали большими кусками и продолжали сушить до твердости. Потом это был “постный сахар”, подававшийся к столу вместо кускового. Все знали, что сироп “цедят через кость”, а потому в Пост предпочитали кусковой мед.

На чердаке висели сухие травы: армуза, донник, пыжма,[5] шалфей, иссоп, чебрец,[6] майоран, лежали цветы липы, бузины, белой акации, лепестки роз, девясил, молодая петрушка, укроп, мята, канупер, бархатцы, все ароматное, как лаванда, розмарин, вишневый лист, черешневый, дубовый. Все это — нужное для молодых огурчиков, для засола баклажан, мелких томатов, перца, капуциновых каперцов,[7] для свежепросольной капусты, кабачков, зеленой фасоли. Это были наши специи, русские, от которых французы в неумеренный восторг приходили. И когда, бывало, кто-то возразит, зачем еще цветы донника сушить, сейчас же отвечала басовитая Праба:[8] “Да, оно-то — и без всего можно обойтись! Так лучше уж запасем”. Так, все крепко и круто было замешано в жизни: надо, да и только! А там — всякие “зачем” только ленивцы говорят.

Ну как это обойтись без корешка девясила? В пироге ведь он лучше инбиря,[9] а в особенности, в яблочном или сливовом. Так с Прабкой уж и не спорили. Еще накричит, чего доброго!

На чердаке, всегда чисто выметенном, вытертом, чтоб нигде никакой пыли или паутины не было, всегда хранилось все, что боится влаги, что может слежаться, а также, что требовало ухода, надзора, что надо было переворачивать, ворошить, перемешивать, и, бывало, каждый месяц Праба с какой-либо девчонкой там возились, пересыпали, перекладывали с утра до вечера. “Надо, чтобы ничего «лежалого» там не было, — поясняла она, — залежится — пропадет!” а потому и стучала она наверху, грохотала коробками, банками, шуршала мешочками, хлопала крышками деревянных сундуков.

С чердака шел чудесный, волнующий запах трав, фруктов, специй. Внизу же орудовал отец, сам занимавшийся травами, настойками, спиртовыми тинктурами.[10] Он приготовлял лекарства, собирал разные чаи от простуды, почек, печени, желудка, при всяких болезнях, ранениях, язвах, или просто при нервных недугах. Если ехал он к больному, чтоб приобщить,[11] так расспрашивал, чем тот болен, и брал с собой подходящую настойку. Часто он совершенно излечивал людей. Конечно, его все любили и уважали. Траволечение он знал как следует. Нередко и сам находил какое-либо лекарство, потому что все, что было известно о травах, он обязательно знал.