Бабушкин сундук

Она приезжала всегда с тремя чемоданами, круглыми коробками для шляпок, с каким-то сооружением, какое отец называл — “дипломатической вализой[85]”, с корзинками и так далее. Душилась она “шипром” Коти, и вся состояла из кружев, ленточек, бантиков, с омбрелькой[86] в руке, часиками-браслетом, в длинных перчатках, а главное — из радостных возгласов, вскрикиваний, суеты, смеха, веселья и разговоров: “И ты знаешь… И ты представить себе не можешь! И случится же так!..” Михайло в таких случаях говорил: “Оне — настоящие барыни!.. То-есть, и Прабушка — барыни, и мамаша — тоже, но тетя — настоящие…” И затем умолкал. Он был видимо сбит с толку собственными противоречиями и не знал, как лучше сказать. Я тоже затруднился бы пояснить, зачем он прибавлял — “настоящие”. Теперь мне кажется, что в его мыслях “барыни” это были женщины именно в бантиках, с разными “коленцами”. Однако, должен сейчас же отметить, что тетя вовсе не была капризной. Она была, пожалуй, чуть своевольной, и любила командовать, но даже командовала скорее разумно, хотя и не в нашем духе. Прабка иной раз, смеясь, называла ее “мать-капитанша”, но в этом ничего обидного не было. Раз она сказала: “Да, что тетку судить? Мы ведь живем в селе, мы — сельские жители, а она городская барыня. В этом и все дело”.

Тогда я понял и Михайлу, почему он говорил о ней “настоящие барыни”, и ее отношение ко мне. Я бегал на воле, с собаками. Городские ребята так не делают. Они чинно ходят, потом ходят в школу, в гимназию. Я же еще только-только читать и писать умел, и даже арифметики еще не знал.

С осени меня стали учить всяким наукам. К нам стала приезжать учительница, за которой ездил Михайло. С ее появлением кончилось мое безмятежное и безоблачное детство! Настояла на этом тетя. Что поделаешь? Ей же до всего дело было…

"VIOLА ОDОRАТА"

Весна настала раньше обычного. Сразу сугробы потекли, зазвенели ручьи, и в два дня подсохли тропинки, а земля покрылась нежной травой. Солнце жгло так крепко, что вишни сразу расцвели, и окна в доме раскрылись, а в саду, где еще было сыро, стоял пчелиный гул, свист скворцов, уже прилетевших, песенки ласточек, щеглов, синичек, малиновок, овсянок и всякой другой птицы. Воробьи дрались и кричали, голуби летали и гудели, ворковали на крыше, петухи орали, дрались, гуси взволнованно кричали, помахивая крыльями и глядя в небо, где летели дикие гуси. Им бы хотелось самим взлететь, но на домашнем корму отяжелели, и крылья не захватывали воздуха. На деревьях показывались маленькие листочки, блестевшие на солнце.

Воздух был жаркий, сильный, пьяный, волнующий. Дали голубели от легкого, лазурного тумана, заволакивающего кругозор, и деревни, хаты, церкви казались стоящими над землей. Степи “марили” — то казались близкими, то делекими, Бог знает, на какие расстояния. Люди тоже поддались радостной тревоге, а мальчишки, казалось, с ума сошли, кричали, бегали, гонялись друг за другом, до одури. В большом саду, среди яблонь, готовых цвести, вставал свежий, крупный щавель, дикий лук, черемша, белая лебеда, побеги крапивы, золотой львиный зуб, клевер. Все это уже шло на кухню, и там из свежей зелени делали прекрасные зеленые борщи с жареной рыбой.

Великий Пост, с вишневой палкой в руке, шел сухой и согбенный, каяться во грехах. Колокол звенел заунывно, и один был против всеобщей радости торжества природы. Но скворцы не слушали звона. Они яростно орали, свистели, подражали грохоту поезда, конскому ржанию, собачьему лаю, кошачьему мяуканью, и все это пересыпали заливистыми трелями. Боже, как было хорошо на солнышке! Даже старый дед Минай, которому было за девяносто, сидел на припеке, на “присбе[88]” у хаты. Все ему кланялись, и всем он говорил ласковое слово: “Урожай полный будет! В ночи видал, как в небе Богородица звездной россыпью шла… Благословляла наши края!” И деду верили. Как не верить, когда ему почти век уже, и живет он, как святой, одним хлебом, луком, овощами и запивает квасом. Ни — мяса, ни — рыбы в рот не берет; и если пьет молоко, так старое да малое — все едино, и в такой старости уже молоко нужно. Детская душа в нем! Сидит, улыбается, благословляет: “Дай Бог!.. Помогай, Христос!.. Уже святые Богатыри в небе рать[89] землю синюю начали!.. Скоро и нам”.