Бабушкина внучка

Немного прозябшая Ненси с наслаждением прихлебывала вино.

— И какое славное вино!..

— Правда?.. Это — кипрское, настоящее кипрское! А приготовил все Афанасий, мой бывший денщик. Он здесь живет, при доме. У меня тут и погреб… всегда есть все припасы. Я часто останавливаюсь здесь, после охоты, отдохнуть… И, как видишь, дитя мое, люблю полный комфорт.

Он потрепал ее по щечке. Ненси немного отстранилась.

— Что ты точно чужая сегодня? Вот чудачка-то!.. Не хочешь оставаться здесь, так поедем домой.

Он, недовольный, встал с места и ходил по комнате, напевая вполголоса.

Ненси сама почувствовала, что она какая-то чужая, и этот такой близкий ей человек, без которого, за последнее время, она дня не могла провести, он тоже ей совсем, совсем чужой… а уйти не хочется.

— Так едем?

Войновский остановился перед нею в выжидательной позе и глядел куда-то, поверх ее головы, равнодушными глазами.

Ненси приподнялась и снова села.

— А… а кружева?.. — щеки ее зарделись.

— Вот то-то, глупенькая! — засмеялся Войновский.

Он опустился рядом с нею на софу и, обняв ее одною рукою, другою поднес стакан к ее губам.

— Выпей лучше еще винца; ведь это — кипрское… нектар… понимаешь? Ну, чокнемся и… пей! О, это — верный, верный друг! — воскликнул он, опоражнивая свой стакан. — Все… все изменит… женщины, друзья… а это — никогда!.. Странно — ты не любишь вина… Я научу тебя любить его!.. Ах, да!.. Я и забыл…

Он с необычайною ловкостью вскочил с места, отпер низенький дубовый шкаф и бросил на колени Ненси целую груду нашитых на атласные полосы кружев. Как о живых людях, рассказывал он историю каждого кусочка этих кружев, а Ненси, проникаясь, с благоговением всматривалась в тонкие паутины причудливых узоров. Вдруг она смутно вспомнила о муже.

— Пора домой!.. — проговорила она спешно.

— До-м-ой? — удивленно протянул Войновский. — Но ты еще не выпила шампанского за мое здоровье… Ты меня кровно, кровно обидишь!

Он ловким, привычным движением откупорил бутылку.

— Выпьем, дитя, за наш первый поцелуй! — произнес он, с блестящими глазами. Он был поразительно красив в эту минуту.

Ненси печально покачала головой.

Он крепко, судорожно сжал ее холодную руку. Мрачный огонь в глазах Ненси, ее дикость, смущение — раздражали и опьяняли его сильнее вина.

— Эх, милая! Когда тебе будут говорить о муках, о страданиях — не верь! Все это вздор, утопии! Будь весела и празднуй праздник жизни!.. Ведь ты меня любишь… любишь… любишь?

Точно могучий вихрь налетел на Ненси, опалил ее щеки. Зажмурив глаза, она бросилась в объятия Войновского, с дикой, безумной тоской отвечала она на поцелуи и ласки, как бы упиваясь их ядом и готовая умереть…

XIV.

По возвращении домой, Ненси нашла на письменном столе письмо от Юрия. С сильно бьющимся сердцем схватила она конверт и положила, не распечатывая, в карман.

После обеда она попросила бабушку почитать ей вслух. Но Жип своим тонким цинизмом нисколько не развеселила ее. Она лежала с закрытыми глазами и все думала о комнате с готическими окнами и о нераспечатанном письме, лежащем в ее кармане.

Вечером пришли бабушкины партнеры. Марья Львовна за последнее время пристрастилась в картам.

— Тебе надо немного уснуть, — ты устала от воздуха… Отдохни до чаю.

Бабушка, нежно ее поцеловав, поспешила к своим гостям.

Пришел Войновский. Ненси услыхала его голос. Она вскочила и повернула ключ в дверном замке.

Дрожащими руками разорвала она конверт и стала читать. В письме Юрий изливался в восторгах по поводу игры заезжей знаменитости. Он на целых шести страницах самым тщательным образом разбирал исполнение пианистом классических музыкальных пьес. В конце следовала приписка. Юрий извещал, что выедет из Петербурга 22-го, и в сочельник, вечером, обнимет свою Ненси и маленькую дочку.

Из гостиной доносились голоса спорящих за картами. Ненси слышала, как Войновский тихо подошел в двери и нажал ручку. Сердце Ненси забилось сильно-сильно, но она не двинулась с места, с болью прислушиваясь в удаляющимся шагам. Она встала с кушетки, шатаясь, как пьяная. Почти срывая с себя платье, она разделась и бросилась в кровать.

В столовой ее давно уж ожидали в чаю. Встревоженная бабушка сама пришла за нею. Ненси отворила дверь. Ее смертельная бледность перепугала старуху.

— Доктора!.. Сейчас же доктора!

— Доктора не надо! — почти повелительно произнесла Ненси. — У меня просто расстроены нервы. Пришли мне чаю с вином — я согреюсь и засну.

Выслушав рассказ бабушки о нездоровье Ненси, Войновский не повел бровью, посоветовав, как самое лучшее средство, оставить ее одну.

Всеведущий Эспер Михайлович, каким-то чудом пронюхавший о катанье, отвернулся, чтобы скрыть двусмысленную улыбку, игравшую на его губах.

На другой день бабушка попросила Ненси съездить вечером к m-me Ласточкиной.

— Ты знаешь, ch'ere enfant, седьмой десяток уже дает мне себя знать, приучайся ездить одна — tu es mari'ee^[136]. Я так устала, что никого не буду принимать сегодня, и лягу спать пораньше.

«Вечером нас не будет дома», — послала Ненси записку Войновскому, зная, что он непременно придет.