Бабушкина внучка

— Ты понимаешь: un homme d'ej`a ^ag'e — pour une jeune femme^[152] — ведь это море наслаждения… Вот нам — другое дело, — усмехнулась она загадочно, — когда приходит бабье лето… Ты понимаешь? О, тогда il faut de la jeunesse!..^[153]

С ужасом отпрянула Ненси от этой откровенной в своем цинизме женщины… Точно сразу что-то оборвалось в ее душе. Она стала сейчас же поспешно раздеваться и бросилась в постель.

— Tu dors d'ej`a?^[154] — раздался над нею сладкий голос Сусанны, и Ненси почувствовала нежное прикосновение ее руки. А Ненси, оставшись одна, долго неудержимо рыдала…

XVII.

Фыркая и отбрасывая рыхлый снег, подкатили кони в резвому крылечку охотничьего домика.

Все было уже приготовлено в приему гостей гостеприимным хозяином: в гобеленовой комнате их ожидал роскошно сервированный обеденный стол. Повар был прислан с утра. В вазах стояли редкие еще для времени года розы. Запах тонких духов носился в воздухе. Благоухали и столовая, и стильная спальня, и маленький зимний сад, где с духами смешивался свежий аромат растений.

Войновский, не без самолюбивой гордости, выслушивал похвалы своему поэтическому уголку. Он самодовольно улыбался, и его волоокие глаза светились веселым блеском.

Пигмалионов увивался возле Ненси, топорща особенно усердно на этот раз свои тараканьи рыжие усы.

Ненси было скучно. Ей было тяжело и обидно, и ей казалось, что все это видят, замечают, и не понимала она, как он мог это допустить… И не было ему ни больно, ни стыдно, а даже весело?

— Зачем мы приехали сюда? — спросила она его шепотом с тоном упрека.

— Я так привык… я люблю… Я каждый год устраиваю пикники, — ответил он с беспечной, радостной улыбкой.

В ожидании обеда, Сусанна расположилась на большом диване и, нюхая красную розу, слушала, с хохотом, анекдоты игривого свойства, передаваемые довольно откровенно Эспером Михайловичем.

Все чувствовали себя как дома.

— Не ревнуй, глупая мышка! — проговорил Войновский, проходя мимо спальни, где сидела, в большом кресле, грустная Ненси. — Ведь здесь обыкновенно бывал целый цветник дам, а теперь видишь: только ты и твоя мать.

Он пошел к повару — поторопить его. Когда он возвращался, Ненси продолжала сидеть в той же позе и с теми же грустными глазами.

— Ну… ну!.. — он ласково потрепал ее по щечке. — Ты знаешь, я не люблю обычных женских сцен… Будь умница, не надо сентиментов!..

Обильная закуска, горячий бульон, янтарная, великолепная осетрина, шофруа^[155] из перепелов, l'asperge du Nord^[156] в замороженных, ледяных, сверкающих блеском настоящего хрусталя, формах, синий огонь пылающего плям-пуддинга, дорогие французские вина, холодное шампанское — все это вызывало еще более веселое настроение у собравшегося общества.

Предложенные, во время кофе, радушным хозяином гаванские сигары приятно щекотали нервы своим душистым ароматом.

Огромный, из разноцветных стекол, с выпуклыми фигурами, фонарь фантастически пестрил комнату, причудливо играя синими, красными, зелеными бликами на лицах.

Казалось, что дух Бахуса витал в этом роскошном уголке и радовался и поощрял в веселью своих новейших поклонников.

Уже немного опьяневшие Пигмалионов и Уверенный отважно налегли на ликеры, спаивая юного Сильфидова и беленького Крача, неизвестно каким образом залученного в эту компанию.

Сильфидов изо всех сил старался поддержать честь бравого офицера, опорожняя рюмку за рюмкой и громко, глупо, без всякой причины смеялся; Крач имел унылый вид; его маленькие посоловелые глазки усиленно моргали.

Войновский и Сусанна пропали неизвестно куда. На Ненси никто почти не обращал внимания, и она была этому рада. С той минуты, как голоса приехавших раздались в стенах охотничьего домика, ей казалось, что стены эти точно обнажились, и все тайное сделалось явным: и стулья, и столы, и диваны рассказывали о позорно-сладких и мучительных часах, проведенных ею здесь. Чувство панического ужаса охватило ее. Она решила незаметно исчезнуть.

Увлеченные ликером мужчины с интересом слушали циничные анекдоты из уст Эспера Михайловича, который, надо отдать ему справедливость, удивительно ловко затушевывал чересчур откровенные подробности, стесняясь присутствием Ненси в комнате.

Она встала и, быстро миновав спальню, вошла в коридор, с примыкающими к нему ванной и зимним садом. А вслед за нею раздался сейчас же громкий взрыв хохота почувствовавших себя на свободе, мужчин. И громче всех хохотал сам Эспер Михайлович, окончивший, по уходе Ненси, особенно эффектно свой сальный анекдот.

— Не рассуждай — люби!.. — донесся до слуха Ненси страстный, слишком ей хорошо знакомый шепот Войновского.

Она, вся вздрогнув, остановилась. Дверь в зимний сад была полуоткрыта.

— И мать, и дочь!.. Это немножко очень сильно, — засмеялась Сусанна.

Новый взрыв хохота из столовой покрыл своим шумом ответ Войновского.

Ненси стояла в оцепенении, боясь пошелохнуться, боясь малейшим шорохом обнаружить свое присутствие; а ей казалось, что она кричит громко, на весь мир, как безумная…

…Вдруг точно молотом ударило ее по голове:

— Вон! вон! вон!..