Бабушкины россказни

— Каких ни было, радость моя! Всяких бывало, mon coeur… И всегда так выходило, что кто ни вздумает супротивничать Сергею Михайлычу, к нему же потом с повинной придет, у него же заступы да милостей станет просить. Человек был — сила. Да помнишь, я думаю, как он смирил Боровкова Ивана Никитича, когда тот за наследством Настасьи Петровны в Зимогорск приезжал?..

— Как же мне помнить, бабушка? Я тогда еще не родился.

— Точно, точно, родной, правду ты говоришь. Да, правду. Так видишь ли, mon petit. Боровков и сам не мелкой руки дворянин: четыреста дворов крестьян у него, век свой в Питере жил, ко двору приезд имел, даже по воскресеньям на куртагах бывал… А как вздумал не уважить Сергея Михайлыча, так он его в бараний рог согнул… Иван Никитич после того ползал-ползал перед ним, прощенье просивши…

А зла не помнил; добрый был человек, незлобивый… Боровкову все вины отдал и все к его удовольствию сделал… Да…. Кроме должного, Сергей Михайлыч ничего от других не требовал: отдай ему аттенцию да поцелуй ручку, так он удавиться готов за тебя.

— Что ж такое с Боровковым-то он сделал?..

— А видишь ли, радость моя, Боровков, Иван Никитич, родным племянником доводился кеславской помещице, вдове премьер-майора, Настасье Петровне Соколовой… Да постой, Андрюша, я лучше тебе про Настасью-то Петровну про самое расскажу… C'etait une femme remarquable, mon coeur.[41] Много говорить о себе заставила… Только вот что, не пора ли тебе баиньки, ангел мой?.. И у меня глаза что-то слипаются… Лучше завтра про Настеньку-то я расскажу тебе… А теперь поди-ка с богом — усни со Христом, mon enfant… Дай-ка я тебя перекрещу… Христос с тобой, приятный сон!.. А мне еще помолиться надо… Молчи ты у меня, Андрюша, — будешь богат, mon coeur, вымолю тебе Воротынец.

II. НАСТЕНЬКА БОРОВКОВА

— Бабушка!

— Что, голубчик?

— А что ж вчерашнее-то обещание?

— Какое обещание, mon petit?

— А про Настасью-то Петровну рассказать.

— Про Настеньку-то? Да разве я тебе обещала, Андрюша?

— А разве вы забыли, бабушка?

— Не помню, голубчик. Хоть убей — не помню. Память-то у меня, не знаю с чего, какая-то стала короткая. От чего бы это, mon petit?

— От старости, бабушка.

— Полно-ка ты… Озорник этакой… Все бы над бабушкой ему потешаться… Молод еще — материно молоко на губах не обсохло… От старости!.. Разве годы мои великие?.. Шестьдесят восемь либо шестьдесят семь — разве это большие годы?.. Вот бабушка моя покойница, княгиня Марья Юрьевна Свиблова, царство ей небесное, жила — так уж можно сказать, что жила… Большие годы имела! Ста десяти годов померла, — царя Алексея Михайловича помнила… Когда великий государь овдовел, по скорости зачал он вдовством своим скучать и указал со всего царства шляхетских девок в Москву свозить, которы были покрасовитее. И выбирал царское величество из тех девок себе в царицы. И бабушку на смотр привозили, а смотрел ее великий государь в постели сонную — на Спиридона-поворота, двенадцатого, значит, декабря. А была бабушка-то из роду князей Сонцевых… И великому государю угодна не явилась — сталась царицей Наталья Кирилловна Нарышкиных… В молодых своих годах сидела бабушка у царицы Агафьи Семеновны в верховых боярынях, а когда царица от временного царствия в вечный покой преставилась, старая царевна Татьяна Михайловна бабушку в мастерскую свою палату взяла и к шитью архиерейских шапок приставила… Чего-то, бывало, не порасскажет покойница! И про стрельцов, как они Москвой мутили, и про капитонов,[42] и про немцев, что на Кокуе[43] проживали… Не жаловала их бабушка, — ух, как не жаловала: плуты, говорит, были большие и все сплошь урезные пьяницы… Франц Яковлич Лефорт в те поры у них на Кокуе-то жил, и такие он там пиры задавал, такие «кумпанства» строил, что на Москве только крестились да шепотком молитву творили… А больше все у винного погребщика Монса эти «кумпанства» бывали — для того, что с дочерью его с Анной Франц Яковлич в открытом амуре находился… Самолично покойница-бабушка княгиня Марья Юрьевна ту Монсову дочь знавала. — "Что это, говорит, за красота такая была, даром, что девка гулящая. Такая, говорит, красота, что и рассказать не можно…" А девка та, Монсова дочь, и сама фортуну сделала и родных всех в люди вывела. Сестра в штатс-дамах была, меньшой брат, Васильем звали, в шамбеляны попал, только что перед самой кончиной первого императора ему за скаредные дела головку перед сенатом срубили… Долго торчала его голова на высоком шесту… Молчи, Андрюша, будь умник, а я тебе когда-нибудь на досуге все расскажу, что бабушка-покойница про эти дела мне рассказывала… Затейные истории, mon pigeonneau, оченно затейные — есть чего порассказать, есть чего и послушать… А теперь-то про что бишь я говорила?

— Про Настасью Петровну хотели, бабушка, говорить…