Бабы строем не воюют

– Ты о том, что холопка вольными женщинами командует? – уточнила Листвяна и, не дожидаясь ответа, пояснила: – Ты же знаешь, что ни на кого из нас обельные грамоты еще не выправлены, ждет чего-то Корней. Для людей-то мы, конечно, холопы, но по слову воеводы все в любой миг еще перемениться может. Да и среди стрелков моих не все вольные, мы же по способности к стрельбе подбирали, а не по достоинству вольному или подневольному.

Анна спрашивала совсем о другом, но слова Листвяны о том, что Корней чего-то ждет, ее заинтересовали.

– И чего же, по-твоему, батюшка дожидается?

– Так известно чего! Отроки-то… в Младшей страже тоже не все вольные. Ну кого-то убьют, кто-то чем-то отличиться сумеет, кто-то добычу возьмет такую, что на выкуп хватит… Не угадаешь сейчас, позже увидят, кто на что способен. Так и в бабьем десятке: тех, кто в усмирении бунта участвовал… холопить уже как-то и не с руки…

– Или ту, кто воеводе ребенка родит! – Анна даже и думать себе запретила о том, что Листвяна может стать вольной раньше – по смерти Первака.

– И это тоже, – ничуть не смутившись, согласилась Листвяна, – все по обычаю. А дожидается Корней… Ты верно сказала: кончились Славомировичи, а за то, чтобы Лисовинами зваться, такая толкотня начнется – все ноги друг дружке пооттопчут! Пока еще незаметно, но ребятки-то подрастут, додумаются. То же и остальные куньевцы… Если не в родню, то хоть каким-то боком притулиться к Лисовинам. Только это ведь еще заслужить надо! В бабьем десятке себя показать – запросто. А еще у тебя, Анна Павловна, под рукой сотня женихов. Полонянкам замуж тоже охота, да не за кого попало, но с ратнинскими девами им соперничать… сама понимаешь. Только на тебя и благоволение твое надежда.

Вот я и думаю: ждет Корней, когда явственно станет, кто ему нужен и полезен, кому доверять можно, а кто… всего лишь добыча воинская. Как выберет, так дело и до обельных грамот дойдет, и прочего. Михайле надежных и полезных оставлять надобно, проверенных и испытанных.

– Михайле? – Анна вся подобралась и насторожилась. – Сама догадалась или Корней обмолвился?

– И догадалась и… Я же к колодцу не только за водой хожу, да и в других местах… и девки-молодухи тоже… Все Ратное уверено, что, проживи Корней еще лет десять, наследовать ему будет Михайла, и никто иной. Одни согласны и одобряют, другие – ни так, ни сяк, а кто-то и злобится, но в том, что так будет, сомнений нет. А против такой силы не попрешь, будь ты… да хоть кто!

«Вот, значит, как! Все уже за нас решено. А из крепости-то и не видно… Да и тут, в Ратном, давненько ты, матушка, с ведрами не хаживала, давненько. А зря! Или уж вызнавай, о чем там судачат, у тех, кто у колодца каждый день отирается. Листька-то догадалась!

Десять лет, значит… Дай бог батюшке Корнею здоровья и долгих лет, конечно, но… У Мишани уже свои дети родятся – зрелый муж! – а твой… кого ты там родишь, еще дитя… Господи, дитя!!! Это же у любой матери всегда и неизменно – наиважнейшее! О себе забудешь, но дети… Вот ты мне и попалась, голубушка!

Значит, идти против всех ты не сможешь. Правильно понимаешь, бабонька. Против моих сыновей, племянников и крестников… тоже, будем надеяться, понимаешь. А детей тебе надо вырастить в сильном роду, вольными и, даже если и не в достоинстве бояричей, то байстрюками Лисовина[2]. Гадить в гнезде, где тебе птенцов высиживать, ты и сама остережешься, и никому другому не позволишь, а вздумают твои детки в нашем семейном гнезде кукушатами стать – вмиг удавят.

Будешь верна, никуда не денешься! Выбор ты уже сама сделала. Первака не станет, а остальных… И не таких сотня обламывала!»