Бабы строем не воюют

«А все-таки в бой именем Христа идут. И не сами по себе – на службе княжьей. И Корней боярин только княжьей волей. Прознают в православном Турове про языческие обряды – что тогда? Да за такое знание, и правда, головы лишиться недолго. А Настена-то что ж? Не может такого быть, что все досконально сама знает, скорее, тоже только то, что краем уха слышала да вместе сложила… Но меня убедить пытается, что ей все тут известно – даже ТАКИЕ тайны. Зачем? Да все за тем же! Чтобы я ее власть и силу постигла и признала! Ну-ну… послушаем».

– Опять молодец, – Настена одобрительно похлопала ее по руке. – Поняла все. Да, сейчас в сотне времена не самые лучшие. И отроков толком не учили, пока Михайла Младшую стражу не возродил. А раньше иное было. Не просто отцы с сынами занимались, а старейшины за этим строго следили. С самых ранних лет примечали, кто на что способен – и не ошибались никогда. И тут недалече слобода воинская была – там только мужи жили – не постоянно, но подолгу. И отроков, как в возраст приходили, туда посылали. Догадываешься, что за слобода?

– Как Младшая стража у Михайлы? – Аринка пожала плечами. – Там, наверное, отроков воинскому делу обучали.

– Верно говоришь! – усмехнулась хозяйка. – Именно! По старому обычаю воины так себе смену готовили. Оттого и были те воины столь непобедимы и искусны. Но здешняя-то сотня княжья! И власть тут христианская! Понимаешь? Старую веру сами же повсеместно изгоняли, и в Ратном светлых богов чтить уже не так стали: христиан в сотне становилось все больше, да таких, которые от старых обычаев вовсе отказались. Только привычную жизнь вот так, единым махом, не изменить, а христиане попытались… Большой кровью обернулось, кровью между своими… Как уж остановиться сумели, не ведаю. Слободы воинской после того у нас не стало, но и полностью старый обычай не отринули… так вот и живем…

Настена встала, подошла к печи, что-то передвинула там, словно по делу, но Арина видела: лекарка о своем задумалась.

«А ведь не только Перуна изгоняют… и Макошь, и Велес, и Лада – всех нынче одной метлой… Для нее-то это, как набат. Ведь и она тут жива, пока воинам раны исцеляет, а если не нужна станет? И она, и Юлька…

Да ведь она боится! При всей ее немалой силе и власти – боится. Всех. И этих баб у колодца тоже! Потому и давит так, и наказывает – от страха. И меня, выходит? Потому и внушает, что здешний женский мир в ее полной власти и нет для нее ничего тайного – вон как уверенно о Перуновых воинах и их обычаях рассказывает, будто своими глазами все видела, а если подумать, так вряд ли она к тем тайнам допущена. Чтобы я в ее власти уверилась и впредь поперек ей не только сделать что-то не смела, а даже не задумывалась. И не потому, что я ей повод дала, а на всякий случай. Но ведь нельзя так, нельзя! Как надо – не знаю, только у бабки иначе получалось. А Юлька про материн страх знает? Ей-то самой бояться нечего – за Михайловой спиной».

Собеседница Арины тряхнула головой, словно очнувшись, вернулась к столу и продолжила рассказывать:

– Так и стали новиков сами учить здесь, в сотне. А самых наилучших все равно отправляли куда-то далеко, хотели, видно, со временем свою слободу возродить. Вот Андрюха твой таким наилучшим и получился. Его старики приметили, опекать стали особо – он же без отца рос, мать одна тянула. Гордилась… Знала бы она, что ему с той учебы выйдет… – Настена задумалась, вспоминая былое. – Когда он домой вернулся, тогда и началось все. Не приняли его у нас.