Баффер

— Илья, ну не сделать больше ничего. Все подумал, почти все попробовал, ну не лечится моя болезнь! Илюш, я искал так, как не искал никто. Я прыгал с одной только мыслью — попасть туда, где есть лекарь, способный меня исцелить, но ни разу не повезло. Я раздавал гильдиям за бесценок шмот, оказывал всяческие услуги, чтобы стать им нужным, стать своим, получить доступ к внутренним секретикам, но нету, нигде нету лекарей-магов! А таблетки на меня уже не действуют. Ну вот… вот так вот. Прости.

Вцепившись мне в рубашку он неслышно стонал. Дара, сидя у корытца, смотрела на нас с каким-то странным выражением лица. Уже боялся, что и ее придется утешать, но девочка вдруг встала, как-то стеснительно глянула на нас и ушла в дом. Словно не хотела мешать серьезному мужскому разговору. Черт, как же мне парня успокоить? Гладя его по спине я постарался сделать голос как можно более спокойным.

— Понимаешь, Илья, мы все смертны. Все мы когда-нибудь умрем. Для меня время подошло сейчас. Не хочется, конечно, но я с этим сделать ничего не могу. Вот как бы мне не хотелось, но не могу. Ну так что же убиваться зря? Я лучше вас с Дарой подготовлю.

Он промолчал, дернув меня за рубашку и не отрываясь от моего плеча.

— Неужели вам не страшно — совсем перестать быть?

— Ты меня чем слушал? Я же тебе говорил, для меня это всегда был запасной выход. Раз — и все. И тебя нет, и боли нет, ничего нет. Это как лечь спать, только уже не проснешься. Ну, ты же каждый день идешь спать? Где твое сознание в этот момент? Так что смерть это как пойти уснуть.

— Михалыч, вы в самом деле — совсем не боитесь? — Мальчишка требовательно смотрел мне в глаза, будто ища обман.

— Бояться смерти? Глупое занятие.

— Почему?

— Я не верю в то, что после умирания организма есть какая-то форма существования сознания. Понял формулировку?

— А… ага. Но если все-таки есть?

— Тогда тем более нечего бояться. Если жизнь и дальше будет, то чего бояться? Как-нибудь наладится.

— А если в ад попасть? В настоящий ад? Не так, как вы вчера говорили?

— В ад? Илья, любая форма существования это жизнь. Если она полна мучений, то это не беда, это просто такая вот хреновая жизнь. К тому же любые пытки рано или поздно заканчиваются. Или я от мук сойду с ума и перестану быть собой, тогда мучиться продолжит кто-то другой, а он может и не знать, что его жизнь — ад.

— Тогда получается, что вы хотите умереть? Что это хорошо?

В его голосе была какая-то знакомая задумчивость. Очень уж знакомая…

Так. Придется действовать по-другому.

— Подойди.

Я притянул его поближе, поставил перед собой, а потом, не давая времени понять, вытащил из кармана пистолет и приставил к его голове. Щелчок предохранителя оказался неожиданно громким в этой утренней летней тишине.

— Что это такое, знаешь?

— З. наю. — От неожиданности мальчишка оцепенел.

— Хорошо. К чему он приставлен?

— Ко мне. Михалыч, вы…

Я нажал оружием так, чтобы он вынужденно отвел голову.

— Молчи. К тебе он приставлен, к твоей бестолковой голове. Что будет, если я выстрелю?

— Умру?

Он косил глазами на мою руку с оружием, но пока не пытался вырваться.

— Умрешь. Вот одно движение пальца, — Я быстро отвел ствол от его головы и выстрелил в воздух. Мальчишка ойкнул и присел, когда горячий ствол снова был вдавлен ему в висок. — И все, твои мозги разлетятся по двору. Чем ты тогда будешь мыслить? Кем ты тогда станешь? Как называется человек, которому вышибли мозги?!

Илья смотрел на меня с ужасом. Я почти кричал, то и дело дергая его за рубашку, иногда водя воняющим гарью стволом перед его носом.

— Мертвец это называется. Ты хочешь умереть?

— Я…Михалыч!

— Ты хочешь умереть?! Говори, или я сочту, что хочешь и пальну! Говори!! — Я с силой вдавил ствол ему в щеку, и он вдруг заорал:

— Не хочу! Я не хочу!

Его правая ладонь вдруг оказалась прижата к моей груди, прямо напротив сердца.

— Не хочешь?! Даже готов сопротивляться? Готов?!

— Готов! Отпустите!

— Хрен тебе!

Я отшвырнул пистолет в сторону и, схватив его за запястье, прижав его ладонь к себе, начал убеждать:

— Илья, никто не хочет умирать, никто! Все хотят жить. Иногда человек устает, и думает, что смерть будет лучше, но она всегда хуже. Никто не возвращается оттуда, никто! Любящие родители, друзья, дети — никто не вернулся! Мы умираем навсегда! Слышишь?

Он пытался выдернуть руку, но я был сильнее.

— Илья! Посмотри на меня?

Мальчишка с залитым слезами бледным лицом стоял на подгибающихся, трясущихся ногах, но все-таки стоял и слушал.

— Я бы черту душу продал, или тому демону, которого утром завалил, но души, наверное, тоже нет. Мне осталось четыре часа, потом меня не станет. Совсем, навсегда. Я хочу, чтобы остались вы. Ты, Дара. Чтобы вы жили, чтобы выросли и стали хорошими людьми. Или плохими, черт с ним, с добром, но чтобы вы жили. Ты понял? Ты понял?!

Он часто закивал. Притянув к себе я обнял его, и зашептал уже в ухо: