Уже лучше, подумала Бах. Нелюбовь к Бирксону не ослепила ее перед тем фактом, что он пытается подтвердить свою догадку. И она получила ответы на свои вопросы: никакая пленка не рассказала бы ей такого, и бомба, можно считать, призналась, что когда-то была человеком.
Бирксон сделал круг и вернулся туда, где стояли Бах и Уолтерс.
— Проверьте это время, — остановившись, тихо сказал он.
— Какое время?
— Когда, ты сказал, взорвешься? — прокричал Бирксон.
— Через три часа, двадцать одну минуту и восемнадцать секунд.
— Это время, — прошептал он. — Пробейте по компьютеру. Узнайте, не годовщина ли это какой-нибудь политической группировки, или события, по поводу которого у кого-то могут быть недовольства.
Бирксон было пошел, но затем кое-что вспомнил.
— И самое важное, проверьте даты рождения.
— Могу я узнать, почему?
Казалось, он задумался, но затем снизошел до ответа.
— Я просто пытаюсь разузнать о нем побольше. Мне кажется, это его день рождения. Узнайте, кто родился в это время, — вариантов будет не очень много, если проверить с точностью до секунды, — и попытайтесь найти всех. Тот, кто не найдется, и есть наш клиент. Могу поставить на это.
— Что поставить? И откуда вы знаете, что это он, а не она?
Снова этот взгляд, и Бах опять покраснел. Ну и черт с ним, ей все равно придется задавать вопросы. Почему она должна этого стесняться?
— Потому, что он выбрал мужской голос для своих динамиков. Знаю, это не очень убедительно, но со временем появляется нюх на такие вещи. Что касается того, что я ставлю... уж точно не свою жизнь. Я уверен, что справлюсь с этим парнем. Как насчет ужина сегодня вечером, если окажусь прав?
Улыбка была довольно коварной, но уже без следа распутства, которое, как показалось Бах, она видела прежде. Но ее желудок все еще крутило. Она отвернулась, оставив вопрос без ответа.
В следующие двадцать минут ничего особенного не произошло. Бирксон продолжал медленно расхаживать вокруг аппарата, время от времени останавливаясь, чтобы кивнуть в знак восхищения. Тридцать сотрудников полиции, не зная чем себя занять, напряженно стояли так далеко от бомбы, как только им позволяла гордость. Сидеть в укрытии не было смысла.
А в это время Бах из командного пункта, обустроенного неподалеку в туристическом агентстве «Рай», занималась закулисной координацией. В командном пункте были телефоны и доступ к Центральному Компьютеру. Бах ощутила упадок духа среди своих офицеров, которым казалось, что ничего не происходит. Знай они, что сканирующие лазеры повсюду суют свои носы, вымеряя все до тысячной доли миллиметра, то, возможно, чувствовали бы себя немного увереннее. Особенно с учетом того, что уровнем ниже теперь стоял промышленный рентген.
Через десять минут телетайп компьютера затрещал. Бах услышала его в тихом коридоре, находясь на полпути между туристическим агентством и бомбой. Она обернулась и увидела молодого полицейского с нашивкой новобранца. Рука девушки оказалась холодной, как лед, когда она передавала Бах лист желтой телеграфной бумаги. На нем было три имени, а под ними даты и список событий.
— Информация снизу взята из данных о четвертом этапе кризиса, — объяснила офицер. — Очень маловероятно. Эти трое родились в указанную секунду плюс минус три, в трех различных годах. Со всеми остальными уже связались.
— Продолжайте их искать, — сказала Бах.
Когда она отвернулась, то заметила, что молодая сотрудница полиции была беременна, находясь примерно на пятом месяце. Бах подумала о том, чтобы отослать ее с места происшествия, но потом до нее дошло, что смысла в этом мало.
Бирксон видел, как идет Бах, и перестал нарезать круги вокруг бомбы. Он взял бумагу и пробежал по ней глазами. Оторвал нижнюю часть еще до того, как ему сказали, что вероятность этого крайне мала, скомкал ее и бросил на тротуар. Почесывая голову, он медленно вернулся к бомбе.
— Ханс, — позвал Бирксон.
— Откуда вы знаете, как меня зовут? — спросила бомба.
— О, Ханс, мальчик мой, не считай нас совсем за дураков. Ты бы не начал все это, если бы не знал, что городская полиция способна проводить быстрые расследования. Конечно, если я тебя не переоценил.
— Нет, — призналась бомба. — Я знал, что вы выясните, кем я был. Но это ничего не меняет.
— Конечно же, нет. Но зато, облегчает общение. Как жизнь с тобой обходилась, друг мой?
— Ужасно, — простонал человек, ставший пятидесяти килотонной атомной бомбой.
Каждое утро Ханс Лейтер вставал с постели и шел в уютный туалет, который был не обычной моделью для жилых помещений, а специальным многофункциональным устройством, которое он поставил, как только въехал. Ханс жил один и это было единственным доступным ему элементом роскоши. В своем маленьком дворце, он сидел в кресле, массирующим ему спину, тем самым пробуждаясь ото сна, моющим, бреющим и напудривающим его, чистящим ногти, обрызгивающим парфюмом и, наконец, удовлетворяющим очень хорошей резиновой имитацией настоящего органа — Ханс стеснялся женщин.