Багатур

— А что мне ещё остаётся? — криво усмехнулся Олег.

По избам Сухов не шарил, а потому ничего в Онузе не добыл, но Изай решил по-своему и отметил-таки нового нукера — дал ему раба, как награду-хуби. Олег поначалу отбрыкивался, углядев это жалкое существо — маленькое, скрюченное, дрожащее под рваной дохой, сношенной до блеска, но принял подарок, узнав в боголе Пончика.

— Привет, Понч, — сказал Сухов, испытывая неловкость — во все эти тяжкие дни он ни разу не вспомнил о протоспафарии.

— П-пр-рывет… — выдавил Шурик.

— Пошли в баню, я тут растопил одну. Отмоешься хоть. Да и тепло там.

— А ч-чья баня?

— Не знаю, не спрашивал. Пошли!

— П-пошли…

Олег прихватил выструганное из дерева корытце, в котором монголы подавали мясо, и перекидал в него большие куски говядины из общего котла, цепляя их пальцами.

— Идём. А-а, зараза! Чуть не обжёгся…

Банька была новой, но потолок отливал блестящей сажей — топили тут по-чёрному.

Пончик мылся долго, ожесточённо стирая с себя грязь реальную и выдуманную, не жалея ни мочала, ни кожи. В предбаннике Сухов подкинул ему от щедрот своих домотканые портки и рубаху в русском стиле да шаровары по монгольской моде.

Не спрашивая уже, чья это одежда, Александр быстренько облачился в чистое. Присел, с вожделением поглядывая на мясо, дымившееся в корытце.

— Секундочку, — сказал Олег, доставая чашки-аяк, выточенные из корня берёзы. Выкатив заветный бочёночек из-под лавки, он вынул пробку и разлил по чашкам мутное содержимое.

— А это чего такое? — подозрительно спросил Пончик.

— Это архи, молочная водка. Пей, коньяков не держим…

Выпив, друзья хорошенько закусили. Бывший протоспафарий ел жадно, набивал рот горячим мясом и тут же студил его, часто дыша и деликатно прикрываясь жирными пальцами. Сухов привалился к тёплой стене. Пробормотал:

— Мах…

— Чего? — не понял Пончик.

— Так монголы мясо называют — «мах».

— А-а…

Выпив по второй, Шурик понурился.

— Мне Гелла приснилась… — сказал он и шмыгнул носом. — Угу…

— Не надо об этом.

— Да, ты прав… Господи… Знаешь, иногда мне кажется, что нас просто испытывают, словно готовят к чему-то необыкновенному и сверхъестественному…

— Ага. Организованный набор в архангелы.

— Нет, правда. Ну должен же быть хоть какой-то смысл в наших мучениях!

— Мучениях? Понч, когда это ты мучился? Извини, но я не верю в замученных протоспафариев!

— Да, я им был! Но теперь-то я кто? Да никто! Паршивый богол. Всю эту неделю я взбивал кумыс. Дали мне здоровенный бурдюк из коровьей шкуры, а в него такой дрын воткнут, взбивалка, и вот я ею туда-сюда… Угу… А с утра нас выгоняли кизяк собирать. Он уже мёрзлый был, но всё равно пачкался. И вонял…

Олег даже не улыбнулся.

— Это самое… Помнишь, как мы угодили в восемьсот пятьдесят восьмой нашей эры? — спросил он. — Кем мы тогда стали? Трэлями![97] И ничего ж, выжили, в люди вышли. Зашвырнуло нас в девятьсот двадцать первый — тоже ведь не сдались, вон в каких титулах ходили! Ну попали мы сюда, и что? Знать, судьба такая…

Олег посмотрел в прорезь маленького волокового окошка — солнце садилось. Открытый зев печки-каменки освещал предбанник красным накалом углей с перебегающими синими язычками.

— Давай выпьем!

Они выпили и доели мясо. Мах.

— Что будем делать, Олег? — серьёзно спросил Александр.

— А что тут сделаешь? — пожал плечами Сухов. — Знаешь, у меня такое ощущение, что я продолжаю работать на Ярослава Всеволодовича — ведь оба Орде служим, только он извне, а я изнутри.

— Да, Олег, ты не думай, я же всё понимаю! — с чувством сказал Пончик. — Ты пошёл в эти… в нукеры не по своей воле. Иначе бы тебя завернули в войлок и забили палками… Угу.

— Ошибаешься. Так казнят только ханов и прочих знатных особ, чью кровь нельзя проливать. Это почётная смерть. А мне бы просто сломали спину и бросили подыхать… Но ты ничего не понимаешь, Понч. Идти в нукеры к Бату-хану — это мой выбор.

— Я реально не понимаю… — беспомощно пробормотал Пончик. — Но как же… Они же чужие! Они захватчики! Ты что же, согласился воевать на стороне врага?!

Олег почувствовал злость. Опять эти Шуркины моральные закидоны!

— Запомни раз и навсегда, — жёстко сказал он, — с кем бы я ни воевал, я всегда остаюсь на одной и той же стороне — своей собственной! Понял?

— Понял… — проговорил Александр упавшим голосом и тут же повысил его, срываясь в шёпот: — Но так же нельзя! Ты что, готов убивать своих? Тебе прикажут брать Рязань, и ты пойдёшь на приступ?

— Да, — твёрдо сказал Сухов. — Прикажут — и пойду. А ты, как я посмотрю, так ничего и не понял. Мы двадцать лет тут, а до тебя так ничего и не дошло! Какие «свои», Понч?

— Русские…