Багатур

Его тренировки всегда собирали толпу зрителей — нукеры развлекались вовсю, весело обсуждая каждый выстрел, давали насмешливые советы, но Сухов не обращал на них внимания. Пускай себе зубоскалят. И, надо сказать, его упорство было оценено — сам Субэдэй-багатур похвалил его за настойчивость и волю. Ведь не всякий способен после трудного перехода найти в себе силы для занятий. Но за день до битвы Изай Селукович отменил тренировку: копи, дескать, силы, они тебе пригодятся, Хельгу, сын Урмана…

…На ночёвку устраивались по-простому. Даже для Бату-хана установили не шатёр, а походную юрту. К ночи поднялся ветер, повалил снег, но бравые нукеры не пугались буранов. Олег, как все, выкопал яму в снегу, разжёг в ней костёр, а после устроился на тёплом месте, постелив вместо простыни попону, расправил обычно засученные рукава шубы, свернулся, как медведь в берлоге, да и заснул.

Ветер намёл над ним сугроб, а к утру стих. Едва хмурый рассвет пробил полог туч, и занялась заря, перекрашивая в розовый цвет белую степь, явился бравый Эльхутур.

— Изай! — воскликнул он. — Ойе, Изай!

Сугроб рядом с заиндевевшим гнедком зашевелился, и пред очи джагуна явился его десятник-арбан.

— Ойе, слушаю!

— Я уже почти всю сотню объехал! Зачем медлишь?

— Доезжай, и мы все будем на конях!

Сухов живо поднялся, умылся снегом и подхватил тёплую попону. Савраска благодарно ткнул его головой в бок.

Один за другим поднимались нукеры Изая Селуковича. Покидали свои снежные постели, тащили потники, седлали продрогших коней.

— Дэр-халь! — разносилось повсюду. — Хош-халь!

Не задерживая конницу, первым тронулся в путь обоз — надменные верблюды тащили на себе разобранные шатры и юрты, кипы расписных войлоков, котелки, мешки муки и риса, изюма и солонины.

И вот весь десяток Изая снова вышел в поход, вся сотня Эльхутура, вся тысяча Бэрхэ-сэчена, весь тумен Бурундая. «Передовой отряд» Белой Орды.

Безбрежную равнину видел Олег, занесённую снегом, с проплешинами сухой травы — ночной ветер сдул с неё снег, чтобы рядышком намести сугробы, отточив их гребни до сабельной остроты, — бело-розовые с солнечной стороны, они отливали тёмной синевой в тени.

Кое-где мелькали кусты осины с ещё не облетевшими ярко-жёлтыми листьями или чернели полосы дубняка вдоль промерзших речек. Больше всего снегу наметало в лощины и абалы, как рязанцы называли широкие овраги с пологими склонами.

Олег ещё с вечера примерил мягкий доспех Сорган-Ширы, называемый хатангу дегель — «прочный, как закалённое железо». Он был скроен на манер халата — без рукавов, но с оплечьями. Шили хатангу дегель из белого войлока и бычьей кожи, простёганной поперечными стежками, а сверху покрывали однотонной тканью. Для пущей надёжности в мягкий панцирь вшивали с изнанки прямоугольные стальные пластинки — у горла и в подмышках. Доспех хорошо сидел на Сухове, прямо поверх шубы.

Шлем-дуулга тоже подошёл ему по размеру. Бармица из кожи носорога защищала шею, заодно прикрывая от ветра и снега. На макушке шлема имелось навершие для султана, но Олег не захотел выглядеть чудом в перьях — вставил туда штырь. Шлем был велик, как раз чтобы натягивать на малахай — и не давит, и тепло.

…Сухов ехал, покачиваясь в седле, в левой руке держа обязательный прутяной щит, обтянутый шёлком, с бронзовым умбоном[116] посерёдке, а правую грел за отворотом. Тут-то всё и началось.

Тумен Гуюк-хана разминулся с дружиной Юрия Ингваревича — два войска прошли по разным сторонам протяжённой дубравы, вымахавшей на отлогом берегу Воронежа. И разведчики рязанцев столкнулись с авангардом Бурундаева тумена, цепью рассыпавшимся по широкому полю, и где там кончался лёд на реке и начинался низкий бережок, не разглядеть — снег равно укрыл и замерзшую воду, и выстуженную сушу.

Сам Бату выехал на пригорок на опушке кленовой рощицы — хан был в шубе из белых песцов, крытой жёлтым шёлком. Рядом с ним встал Субэдэй-багатур. Военачальники словно заняли почётные места в ложах, чтобы наблюдать за ходом битвы, — и мрачный балет начался.

С гиканьем, с лихим посвистом вынеслись рязанские конники, повалила пехота — ополченцы в полушубках и рыжих армяках, подпоясанных узкими ремнями с ножами в деревянных ножнах, в лаптях и шерстяных онучах, обвязанных до колен и затянутых лыковыми бечёвками, или обутых на степной манер — в войлочные чуни. Вооружено ополчение было чем попало — дедовскими копьями и топорами, охотничьими луками, рогатинами, а то и вовсе дрекольем. Зато орали рязанцы знатно — мат и вой стоял над полем.

Монголы бросились в бой без криков, в полном молчании, лишь топот копыт озвучивал контратаку.

Субэдэй послал вперёд лучников — сотен пять стрелков закружили «хоровод» по всему фронту наступавшей рати рязанской. Лучники-корчи поотрядно скакали, кружась по часовой стрелке, выцеливая свои жертвы с самой удобной позиции — слева. На полном скаку каждый корчи спускал по две-три стрелы и сворачивал в тыл своим товарищам. Появлялся опять, в начале сей убийственной «карусели», и снова стрелял. И снова попадал.