Багдадская встреча. Миссис Макгинти с жизнью рассталась. После похорон

Может, фраза и не вполне соответствовала истине, но была к ней достаточно близка. Ибо впервые за двадцать четыре часа Пуаро предоставилась возможность поговорить с хозяйкой дольше шести секунд кряду.

Миссис Саммерхэй плюхнулась в кресло и принялась неистово, но без особого проворства кромсать стручковую фасоль.

— Надеюсь, — заговорила она, — вам тут не жуть как неудобно? Если что нужно поменять, скажите без стеснения.

Пуаро уже сделал для себя вывод: хозяйка — самое меньшее из местных зол.

— Вы очень любезны, мадам, — вежливо ответил он. — Мне весьма жаль, что не в моей власти обеспечить вас достойной прислугой.

— Прислугой! — Миссис Саммерхэй даже взвизгнула. — На это надеяться нечего! Даже поденщицу не могу удержать. Одна была хорошая, и ту убили. Такая я невезучая.

— Вы имеете в виду миссис Макгинти? — быстро вставил Пуаро.

— Да, ее, бедняжку. Господи, как мне ее не хватает! Сначала-то была прямо сенсация! Ведь, можно сказать, убили члена нашей семьи, страсть как интересно, но потом я так и сказала Джонни: за что нам такая невезуха? Без миссис Макгинти я не управляюсь, хоть плачь!

— Вы были к ней привязаны?

— Понимаете, милейший, на нее можно было положиться. Она приходила. Понедельник после обеда, четверг с утра — как часы. Теперь ко мне ходит эта Берп со станции. У нее муж и пятеро детей. Ясно, что ею здесь и не пахнет. То муж сорвался с катушек, то старушка-мать наклюкалась, то дети какую-нибудь заразу подхватили. А у старушки Макгинти если кто и мог сорваться с катушек, так только она сама, но до такого почти никогда не доходило.

— В общем, вы считали ее человеком надежным и честным, да? Вы ей доверяли?

— Что-нибудь стянуть, даже пищу, — этого она себе не позволяла. Сунуть нос в чужие дела — что бывало, то бывало. Но так, по мелочи, в письмецо заглянуть, не больше. Ну, оно и естественно. Ведь жизнь-то у нее — тоска смертная, верно?

— Миссис Макгинти жилось тоскливо?

— Я думаю, до ужаса, — рассеянно ответила миссис Саммерхэй. — Тоже мне веселье — целый день скрести пол на коленях. С утра приходишь к людям, а в раковине тебя ждет гора грязной посуды. Да жди меня по утрам такое, я бы вздохнула с облегчением, если бы мне суждено было быть убитой. Точно говорю.

В окне появилось лицо главы семейства, майора Саммерхэйя. Миссис Саммерхэй подскочила, опрокинула фасоль и, бросившись к окну, широко его распахнула.

— Морин, этот чертов пес снова сожрал куриный корм.

— Вот черт, теперь и его будет рвать!

— Посмотри. — Джон Саммерхэй выставил дуршлаг, полный зелени. — Шпината хватит?

— Конечно нет.

— По-моему, это огромная куча.

— Когда эту кучу сваришь, от нее останется чайная ложка. До сих пор не знаешь, что такое шпинат?

— Господи!

— А рыбу принесли?

— Боюсь, что нет.

— Вот проклятье, придется какие-нибудь консервы открывать. Давай, Джонни. В угловом шкафу поройся, возьми банку. Мы на одну грешили, что она вспучилась, вот ее и возьми. Ничего такого в ней нет.

— А со шпинатом что делать?

— Сейчас заберу.

Она выскочила прямо в окно, и муж с женой удалились.

— Nom d'un nom d'un nom![160] — воскликнул Эркюль Пуаро. Он пересек комнату и как можно плотнее закрыл окно. Ветер донес до него голос Джонни Саммерхэйя:

— Что это за новый жилец, Морин? Чудной какой-то. Как его зовут?

— Только что не могла вспомнить, когда с ним говорила. Пришлось сказать «мистер Гм». Пуаро — вот как его зовут! Француз.

— Знаешь, Морин, где-то я эту фамилию слышал.

— Может, в салоне красоты? Он похож на парикмахера.

Пуаро поморщился.

— А может, попадалось на банке с соленьями. Не знаю. Но точно помню, где-то мне эта фамилия встречалась. На всякий случай возьми с него семь гиней вперед.

Голоса затихли.

Эркюль Пуаро стал подбирать с пола фасолевые стручки, разлетевшиеся в разные стороны. Едва он закончил, через дверь снова вошла миссис Саммерхэй.

Он вежливо передал ей фасоль:

— Voici[161], мадам.

— Ой, спасибо огромное. Слушайте, что-то эти стручки уж больно черные. Мы их обычно кладем в глиняные горшки и засаливаем. А с этими, похоже, что-то приключилось. Боюсь, как бы они не испортились.

— Разделяю ваши опасения… Позвольте, я закрою дверь? Тут явно сквозит.

— Да-да, конечно. Я, растяпа, никогда не закрываю за собой двери.

— Я уже заметил.

— Эта дверь все равно закрываться не желает, хоть ты тресни. Весь дом, можно сказать, разваливается на части. Здесь жили родители Джонни, со средствами у них, бедненьких, было туго, и они в него не вкладывали ни гроша. А когда сюда после Индии переехали мы, тоже было не до него — других расходов хватало. Зато детям, когда приезжают на каникулы, здесь раздолье, бесись сколько влезет, дом большой, огород с садом и все такое. Мы гостей для того и пускаем, чтобы на ремонт деньги были, хотя, говоря по правде, кое с кем из них мы хлебнули лиха.

— Сейчас, кроме меня, у вас никто не живет?