Багдадский Вор

– Смерть – это темнота! Хорошие поступки – это лампы! – вопила слепая нищенка, грохоча двумя сухими палками.

Один встречал и приветствовал другого со всей экстравагантностью Востока: люди бросались друг другу на грудь, опуская правую руку на левое плечо, сжимая друг друга, как борцы, то и дело прерывая объятия и изъявления радости, а затем нежно прикладывая щеку к щеке, ладонь к ладони, одновременно издавая громкие, чмокающие звуки множества поцелуев.

Кроткие, заспанные и обходительные, они впадали в ярость из-за каких-то воображаемых оскорблений. Их ноздри дрожали, и они ярились, как бенгальские тигры. Затем лились потоки нецензурной брани, аккуратно подобранные фразы плутовских поношений, которым славится Восток.

– Олух! Осел! Христианин! Еврей! Прокаженный! Свинья, лишенная благодарности, понимания и правил хорошего тона! – слышались слова престарелого араба; длинная белая борода придавала ему вид патриархального достоинства, противоречивший нечестивым ругательствам, которые он использовал. – Нечистый и свиноподобный чужеземец! Да будет твое лицо холодно! Да осквернят собаки могилу твоей матери!

Раздался вежливый ответ:

– Подлейшая из незаконнорожденных гиен! Отец семнадцати щенят! Продавец свиной требухи!

И затем финальная реплика, растянутым, медленным голосом, но истекающая всем ядом Востока:

– Эй! У твоей тетки с материнской стороны не было носа, о ты, брат шаловливой сестры!

Затем физическое нападение, обмен ударами, кулаки машут, как цепы, пока ухмыляющийся, плюющийся полицейский в малиновом тюрбане не разнимет участников сражения и не шлепнет их с веселой, демократичной беспристрастностью.

– Hai! Hai! Hai! – засмеялись зрители.

– Hai! Hai! Hayah! Hai! – засмеялся Багдадский Вор; и в следующий момент, когда пузатый, седобородый ростовщик остановился у фонтана и нагнулся, чтобы отхлебнуть глоток воды, сложив руки, проворные пальцы Ахмеда опустились, сплелись, немного потянули и вылезли с тугим кошельком.

Еще одно незаметное движение проворных коричневых пальцев; пока тело Ахмеда лежало неподвижно и пока глаза оставались невинными, как у ребенка, кошелек шлепнулся в мешковатые штаны из фиолетового шелка с серебристыми вставками, которые были собраны у лодыжек и которые вор приобрел только прошлой ночью – не заплатив за них – на базаре Персидских Ткачей.

Минуту за минутой он лежал там, смеясь, наблюдая, обмениваясь шутками с людьми в толпе; и многие из тех, кто останавливался у фонтана, чтобы попить или посплетничать, оставляли добычу в широких штанах Ахмеда.

Среди этой добычи были такие вещи, как: изящный платок, звенящий чеканным серебром и украденный из шерстяных складок бурнуса неповоротливого, задиристого, угрюмого татарина; звенящий пояс, украшенный рубинами и лунным камнем, с талии одной из любимейших черкесских рабынь халифа, которая шла по площади мимо фонтана в сопровождении дюжины вооруженных евнухов; кольцо из мягкого, чеканного золота, украшенное огромным сапфиром, с окрашенного хной большого пальца посещающего Стамбул франта, которому Ахмед, чтобы чужестранец не запачкал свое парчовое одеяние, помог попить воды, за что его изысканно отблагодарили:

– Пусть Аллах вознаградит тебя за твою доброту!

Но гораздо более существенной наградой стало вышеупомянутое кольцо.

Ахмед уже хотел прекращать работу, когда с базара Торговцев Красного Моря вышел богатый купец, Таджи Хан, хорошо известный по всему Багдаду из-за его богатства и экстравагантности – экстравагантности, необходимо добавить, которую он сосредоточил на своей собственной персоне и на наслаждении своими пятью чувствами; процветания он достиг с помощью чрезвычайной нужды, от которой страдали бедные и убогие, одалживая деньги по завышенным ставкам, беря в залог коров и нерожденных телят.

Он шагал жеманно, над его злым, скрючившимся, старым лицом смехотворно возвышался кокетливый тюрбан светло-вишневого цвета, его скудная борода была окрашена в синий цвет краской индиго, его острые ногти были вызолочены на щегольской манер, его худое тело было укрыто зеленым шелком, и он держал в костлявой правой руке большой букет лилий, который то и дело нюхал.

Ахмед все это видел, и все это ему не нравилось. Более того, он увидел высовывающийся из-за поясного платка Таджи Хана округлый вышитый кошелек. Толстый кошелек! Богатый, набитый кошелек! Кошелек, перемещение которого было бы одновременно и правильно, и нечестиво!

– Мой – во имя щетины красной свиньи! – подумал Ахмед, когда Таджи Хан проходил мимо фонтана. – Мой – или не смеяться мне больше никогда!

Его рука уже опустилась. Его проворные пальцы уже изогнулись, как знак вопроса. Кошелек уже легко скользил из-за поясного платка Таджи Хана, когда – позвольте вам напомнить, что Ахмед распластался на животе, а его голую спину согревало солнце, – назойливый москит приземлился на его плечо и больно его укусил.

Он пошевелился, изогнулся.

Его тонкие и длинные пальцы соскользнули и дернулись.

Таджи-хан, почувствовав рывок, посмотрел и увидел свой кошелек в руках Ахмеда.