Багратион

Он карьером пустился вниз, через мост, в город. Свита неслась позади. Улицы Смоленска были загромождены ранеными, умирающими и мертвыми. Жители сидели в сараях и погребах. Кое-где занимались пожары, — небо розовело от всполохов и казалось живым. Раевский и Паскевич встретили главнокомандующего у Королевского бастиона. Багратион поцеловал Раевского и обнял Паскевича.

— Спасибо вам нижайшее, други! Вы спасли армии русские и Россию. Что тебе, что мне, Николай Николаич, поздно биографию свою днем нынешним начинать. Мы ее начали в семьсот восемьдесят восьмом годе, при Потемкине, ты подпоручиком, а я прапорщиком. Помнишь небось как в дружбу вступали? А вот Иван Федорыч — дело иное. Сегодня история его открылась. И будет она немаловажной…

Из темноты выехал всадник в генеральской шляпе и звездах. Это был Барклай. Он молча поклонился и крепко пожал руку обоим защитникам Смоленска.

Глава двадцать пятая

В течение этого дня Наполеон несколько раз сожалел, что так заносчиво отказался от приготовленного маршалами подарка. Неудача атак, которыми он руководил, его поразила. К вечеру у него собралось под рукой двести тридцать тысяч человек. Завтра эта громада должна будет овладеть Смоленском. Но что-то препятствовало императору сегодня успокоиться на этой мысли. Уже заходило солнце, когда он позвал к себе Жюно, герцога Абрантесского, и сказал ему:

— Слушайте, Жюно! Вы зажирели и стали неповоротливы, как те немецкие быки, которыми вы командуете. Под Островной вы потеряли маршальский жезл. Однако я помню вас и таким, каким вы были раньше. Вы можете сегодня же найти свой жезл.

Жюно молчал. Тысяча чертей! Уж как надоели его солдатской душе выговоры с высоты, на которую он сам втаскивал этого человека! Ему дали Вестфальский корпус, толпу солдат-свинопасов, розовых, как ветчинные окорока, и таких же жирных, и уверяют, будто зажирел он сам. А если бы под командой у него были не немцы, а французы, он, может быть, завоевал бы уже и Смоленск и Россию…

— Чтобы отыскать маршальский жезл, Жюно, — продолжал император с обидно-снисходительной усмешкой на холодном лице, — вам надо открыть переправу повыше города, перейти через Днепр и отрезать русским дорогу на Москву. Тогда мы завтра покончим все это без лишних усилий. Вы поняли, Жюно?

Жюно поклонился. Конечно, понял. Конечно, сделает. Маршальский жезл!..

— Видишь, Алеша, трубу? Веди, душа моя, пушки прямо на нее, мимо и дальше, покамест не пришло повеление стать. Сам посмотри, как батареи разместятся…

Весь вечер Олферьев провозился с расстановкой пушек по днепровскому берегу, выше города. И лишь близко к полуночи вернулся в главную квартиру. Но Багратион тут же послал его к командиру шестого корпуса Первой армии генералу от инфантерии Дмитрию Сергеевичу Дохтурову.

Генерал был нездоров и лежал в шалаше на походной койке, в сюртуке и фуражке, под черной косматой буркой. Он поднял круглое лицо и протер кулаком добрые карие глаза,

— Что? Шестой корпус назначен для смены седьмого?

— Так точно, ваше высокопревосходительство. Дохтуров сел на койке и закряхтел.

— Сакремент! Очень даже хорошо, молодой человек! Уж лучше на поле славы помереть, нежели в кровати!

Отсюда Олферьев помчался в город. Генерала Раевского он отыскал на террасе над Молоховскими воротами. Николай Николаевич дремал на ковре. Прочитав повеление о смене, он зевнул и сказал подошедшему Паскевичу:

— Слава богу, нас сменяют! Сделайте милость, Иван Федорыч, покажите Дохтуровскому квартирмейстеру наши места на позиции, с тем чтобы выходили полки тотчас по смене. И до света — всем выступить.

Только на заре закончились разъезды Олферьева. Возвращаясь на бивак, он догнал легкую артиллерийскую роту, которая, сменившись, шла из города. По всему было видно, что роте крепко досталось поработать. Орудия от дул до затравок так закоптились, что стали какого-то необыкновенного черно-сизого цвета. Лица людей, шинели и портупеи были так густо покрыты огарками от картузов, что солдаты походили на трубочистов. Рота медленно двигалась по дороге. Навстречу со всех сторон выходили еще не бывшие в деле офицеры и набрасывались с жадными расспросами на поручика, ехавшего впереди. Но ответы поручика были до крайности односложны.

— Где стояли? — спрашивали его. — Не на Королевском бастионе?

— Да.

— Говорят, ад был у вас?

— Нет.

— Экий медведь! — раздался в темноте чей-то негодующий голос.

Но поручик — это был Травин — не обратил никакого внимания и на дерзость. Он был в странном, радостно-рассеянном состоянии духа. Видел, слышал, а в голове все это как-то путалось и мешалось. После напряжения, пережитого во время боя, мысли и чувства его сразу обмякли. Оставалось лишь гордое сознание того, что никто из встречных вопрошателей не сумел бы отбивать Королевский бастион лучше, чем делал это он, Травин. И жадное любопытство их казалось ему мелким и жалким…

Какой-то пехотный солдат погладил рукой пушку.

— Уж и видно, что поработала. Вишь, как рыло-то позамарала…